Прю резко подняла голову:
— Для меня?
На лице Томаса снова появилась улыбка. Отец выглядел таким молодым и красивым, когда улыбался, — совсем как портрет Девлина Райленда, висевший в главном вестибюле.
— Он спас тебя.
— Да, два раза. Ты уже говорил. — Прю не хотела показаться резкой, однако до сих пор не понимала, к чему он клонит.
— Не только физически. Я думаю, он спас тебя и эмоционально.
Прю хотела было воздеть глаза к небу, но какая-то часть ее сознания понимала, что отец был прав. Вместо этого она улыбнулась:
— Неужели ты сделался философом, папа?
— Пока не появился Шапель, ты думала только о поисках Грааля.
— Да, но теперь мы оба знаем, что все напрасно, не так ли?
В глубине души Прю до сих пор надеялась отыскать Грааль. Мечта, пусть и безнадежная, все же остается мечтой.
— Теперь ты проводишь больше времени с семьей. И твои сестры получают бездну удовольствия от ваших обычных встреч за ленчем.
Неужели? Они ничего ей не говорили, но, впрочем, в этом и не было нужды.
— Мне это тоже доставляет удовольствие.
Однако Томас еще не закончил:
— Кроме того, ты стала чаще улыбаться и вести себя гораздо непринужденнее.
— Возможно, я просто смирилась со своей участью и хочу использовать оставшееся время наилучшим образом.
Это было самым честным признанием, какое Прю когда-либо делала. Пусть судьба и оказалась к ней жестока, оставалось только смириться с этим.
Ее слова, по-видимому, потрясли Томаса так, что Прю тут же захотелось взять их обратно.
— Возможно. А возможно, ты просто влюблена.
То, что ее отец мог так легко заглянуть к ней в душу, поразило Прю. Неужели ее чувства так заметны? Кто еще, кроме Томаса, знал об этом? Сестры почти наверняка обо всем догадались. А Шапель?
О Боже, только не это. Умоляю, не дай ему узнать. Меньше всего Прю хотела, чтобы Шапель догадался о ее чувствах. Она уже знала его достаточно хорошо, чтобы понять: он тотчас начнет терзаться угрызениями совести. Он не должен сожалеть о ней в течение последующих шести веков, как это случилось с Мари. Прю не хотела, чтобы в будущем какая-нибудь женщина назвала бы ее дурочкой, как она Мари. Ей вообще не хотелось, чтобы в жизни Шапеля появилась другая женщина.
— Он любит тебя? — спросил отец, когда молчание затянулось.
— Скажи это сам. Ты ведь, кажется, разбираешься в моих чувствах лучше меня самой. Возможно, ты сможешь с тем же успехом разобраться и в чувствах Шапеля.
Прю пыталась изобразить сарказм, но крайне неудачно.
— Я бы рискнул высказать догадку, что он испытывает к тебе те же чувства, хотя вряд ли я могу быть беспристрастным в таких вопросах. Мне трудно представить, чтобы кто-то относился к тебе иначе, нежели с любовью, хотя порой ты и задаешь всем жару.
Склонившись к отцу, Прю тепло пожала ему руку и на миг приникла головой к его плечу. Кажется, она вот-вот расплачется.
— Я солгала, папа. Я утверждала, будто смирилась со своей судьбой, но это неправда, вернее, не совсем правда. Я еще не готова умереть.
— Дорогая моя девочка, я тем более не готов тебя потерять. Если бы Бог мне позволил, я бы тут же поменялся с тобой местами.
Слова Томаса разбивали ей сердце.
— Нет, он не позволит. Да и я тоже.
Когда они вышли из дома, «даймлер» уже ждал их на подъездной аллее. Отец остановился в нескольких футах от автомобиля, рядом с которым стоял лакей, готовый им помочь, и обернулся к Прю:
— Я ничего не знаю о таких вещах, но Кэролайн… твоя сестра, судя по всему, думает, будто Шапель способен тебя исцелить. Это правда?
Сколько надежды было в его голосе. И сколько грусти. Слезы обжигали Прю глаза, застилая взор.
— Да, но это означает превратить меня в вампира, папа. Я уже больше не буду человеком.
Однако это, похоже, совсем не беспокоило Томаса.
— Да, знаю. Но все же смею предположить, что преимущества от такой перемены перевешивают.
Прю вздохнула. Ей всегда было неприятно объяснять родным истинное положение вещей, расстраивая их еще больше.
— Шапель считает себя чудовищем. Он скорее умрет, чем сделает меня подобной себе.
— Чудовищем? — Томас был явно разгневан. — Но ведь он же вел себя как настоящий герой!
Это с какой стороны посмотреть.
— Только не в своих собственных глазах.
Отец нахмурился:
— Чепуха!
Прю пожала плечами, словно пытаясь стряхнуть обиду. Какая-то крохотная частица существа Прю хотела верить, что она значит для Шапеля так много, что он отбросит свои убеждения и изменит ее и они смогут остаться вместе навсегда, потому что он не мыслит жизни без нее.
Однако, судя по всему, эта крохотная частица заблуждалась. Прю не значила для него достаточно, чтобы он отказался от своих убеждений. Кроме того, Шапель не мог понять, насколько нелепыми были эти убеждения. Он был упрям, как все мужчины, и готов отказаться от будущего рядом с Прю только потому, что считал себя монстром.
— Мне непременно следует поговорить с этим молодым человеком, — заявил отец, надменно выпятив подбородок.
— Папа, нет! — Прю нисколько не заботило, что в ту минуту она больше всего напоминала капризного ребенка. Она бы надула губы и топнула ногой, если бы это помогло. — Ты не можешь заставить его передумать.
Лицо отца выражало твердую решимость.
— Но я могу попробовать.
Прежде чем Прю успела продолжить спор, Томас подвел ее к сиденью шофера в «даймлере», чтобы лакей открыл перед ней дверь. Едва ли можно было обсуждать подобные темы в присутствии слуги, поэтому пришлось молчать до тех пор, пока автомобиль не покатил по подъездной аллее. Впрочем, и тогда отец не стал и дальше обсуждать этот вопрос, посоветовав Прю сосредоточиться на дороге. Так она и сделала — вернее, постаралась. По правде говоря, прошло совсем немного времени, прежде чем все мысли об этом разговоре отошли в ее сознании на второй план. Вождение давало Прю ни с чем не сравнимое чувство свободы! Даже Томас похвалил ее. Где уж тут думать о чем-то другом?
Однако Прю вспомнила об обещании отца час спустя, когда они вернулись домой. Впрочем, это едва ли имело значение, так как почти сразу же после их возвращения к Томасу прибыли гости. Поэтому Прю волей-неволей пришлось подождать, прежде чем взять с него обещание не говорить с Шапелем. Оставалось лишь надеяться, что за это время отец не решит взять дело в собственные руки.
Самое малое, что Прю могла сделать, — это предупредить Шапеля. Вряд ли ему придется по вкусу, что Томас Райленд сует свой нос в вещи, в которых ничего не понимает. Впрочем, Прю тоже в них ничего не понимала, а ведь она любила этого человека. Она не понимала, почему такой храбрый, чудесный и заботливый человек считает себя недостойным.
