Мэллори то и дело оборачивалась, украдкой поглядывая на сестру. Та, казалось, спала, но ее пальцы беспрестанно сминали и поглаживали кожу старой куртки.
И еще всю дорогу домой Мередит улыбалась.
Стояла середина лета, и все родственники снова собрались в семейном лагере на хребте Плачущей женщины. Только сейчас Мередит набралась мужества, чтобы рассказать бабушке о Бене.
Все ушли плавать, и Гвенни попросила внучку помочь ей чистить початки кукурузы, которые с нетерпением ожидал висящий над костром котелок с кипящей водой. В углях запекалась картошка, и скоро на тропинке должны были показаться дяди, тети и кузены.
Никто, кроме членов семьи Тима, не знал, что бабушка Гвенни сказала Саше в день ее выписки из больницы. Но временами Тим стал обращаться к матери, называя ее Тигрицей, подразумевая ее готовность сражаться, защищая свое потомство. В ответ на его поддразнивание она лишь благодушно отмахивалась. В этот день Мередит улучила момент и обратилась к Гвенни.
— Бабушка, я знаю, что минувшей зимой все думали только об Оуэне, но, может, ты помнишь, перед тем, как ему стало по-настоящему плохо, ты предположила, что у меня то ли запор, то ли влюбленность?
Вспоминая это, Мерри улыбалась, хотя прежде ей казалось, что при упоминании о Бене она неизменно будет плакать. В воздухе висели ранние светлячки. К счастью, в лагере не было комаров, обожавших шеи и спины близнецов. Дедушка утверждал, что им не нравятся заросли грушанки, посаженной им вокруг домиков и у входа в лагерь.
Бабушка кивнула. Вид у нее был меланхоличный. Из раскинувшегося далеко внизу города донесся мелодичный, несколько унылый свисток локомотива. Этот звук часто будил Мерри по ночам, заставляя, лежа без сна, мечтать о чем-то, о существовании чего она даже не знала. Гвенни не произнесла ни слова. Она расположилась на скамейке, поджав под себя ноги и сев на пятки. Мерри стало интересно, многие ли женщины ее возраста способны чувствовать себя удобно в явно подростковой позе. Скорее всего, за это следовало благодарить занятия йогой, которые бабушка посещала каждое воскресенье после церкви.
— В общем, я была влюблена, — наконец заговорила Мерри. — Наверное, я все еще влюблена.
— Ясное дело, — снова кивнула бабушка.
— Но существует серьезная проблема, — продолжала Мерри.
Она рассказала бабушке все, включая то, как сильно в какой-то момент ей хотелось присоединиться к Бену в его жизни после жизни. Она рассказала ей о том, как всякий раз, когда они пытались коснуться друг друга, между ними вспыхивал яркий свет, и о прощании на кладбище, когда сияние было настолько мощным, что напоминало опустившееся на землю солнце.
— Что ж, Мередит, как женщине мне жаль, что ты не смогла быть со своим любимым. Во всяком случае, пока. Но как бабушка я рада, что на вашем пути встала непреодолимая преграда.
— Ты знаешь Хайлендов?
— Да. Меньше, чем некоторых, лучше, чем многих. Я знала и Дэвида, и Бена.
— Почему он был здесь, бабушка? Почему я полюбила его и почему он любит меня?
— Я не знаю. Могу только предположить, что он появился здесь, потому что его физическое тело привезли домой и потому что его мать оказалась на грани смерти. Абсолютно ясно, что он не совершил переход.
— Я думаю, его не отпустила миссис Хайленд.
— Возможно.
— Бабушка, я очень хотела быть с ним. Если существует жизнь после жизни, я чуть было не ушла туда за ним…
Бабушка Гвенни встала и подошла к краю хребта, глядя вниз, на всех своих детей в окружении бриллиантовых брызг воды. Это было зрелище, знакомое ей с детства. Но ее семью связывало нечто гораздо более важное, чем эти приземистые деревянные домики. Гвенни не думала, что их объединяет ум, красота или даже терпимость или одаренность. Нет, речь шла о верности, проистекающей из умения ценить радости жизни, какими бы незначительными они порой ни казались.
— Мередит, — наконец произнесла она, возвращаясь к костру, — у тебя на плечах слишком умная голова, чтобы допускать такое. И ты это доказала. И твоя сестра действовала правильно, вцепившись в тебя и удержав здесь. Только так и мог поступить близнец. Но мне знакомо это чувство, это желание присоединиться к ушедшему.
— Вера?
— Да, Вера. И еще один человек.
— Если смерть — это переход в другой мир, в мир, который лучше, чем этот…
— Мередит, что ожидало бы тебя в том, другом мире?
— Я была бы с Беном. Я должна была соединиться с Беном в этом мире.
— Ты думаешь, у каждого из нас бывает только одна любовь? — медленно произнесла бабушка Гвенни.
Она начала опускать початки кукурузы в огромный чугунный котел. Водой из него они позже зальют костер.
Мерри немного подумала и наконец кивнула.
— Да. И нет. Разве можно кого-то полюбить, если ты уже всем сердцем любишь другого человека? — Бабушка кивнула. — Ты веришь в то, что Бен был настоящий?
Бабушка встала.
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что он настоящий.
Она взяла со скамейки шаль, на которой сидела, и накинула ее себе на плечи. С заходом солнца воздух становился свежее. Затем Гвенни снова обернулась к Мередит.
— Знаешь, в юности я любила одного мальчика. Это было в старших классах школы. Я думала, что никого и никогда не буду любить так, как его. Возможно, так и случилось.
— Почему ты с ним рассталась? — спросила Мередит.
— Он умер. Как твой Бен.
— Как?
— Он погиб на корейской войне, Мерри.
— Мне так жаль, — прошептала Мередит. — Но я не могу представить тебя с кем-нибудь, кроме дедушки.
— Значит, ты меня поняла, — кивнула бабушка Гвенни. — Я не хочу сказать, что разлюбила Кевина. Я всегда буду его любить. Но у жизни относительно меня были другие планы. И относительно него тоже. Я не хочу сказать, что твоя любовь была ненастоящей или что у тебя не было причин его любить. Я не знаю, что все это означает. Я всего лишь говорю, что нужно подождать и посмотреть. Ты еще совсем юная.
— Как насчет Ромео и Джульетты?
— А что насчет них? — пожала плечами бабушка. — Я вообще не понимаю, почему эта пьеса преподается во всех школах и колледжах в качестве самой великой из трагедий Шекспира. «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте». Это неспроста. На самом деле это означает, что даже настоящая любовь может стоить вполне здравомыслящему человеку рассудка. Надеюсь, Мерри, ты не обидишься, если я замечу, что юность никогда не отличалась здравомыслием.
— За последний месяц я узнала больше поэзии, чем за всю предыдущую жизнь.
