коридор вырывался яркий свет, а когда я приблизилась, стали слышны голоса. Один, кажется, голос Эдмунда, то ли ругался, то ли чего-то требовал; другой звучал слишком глухо, чтобы понять, кому он принадлежит.
Собрав всё мужество, я осторожно заглянула в проём под аркой.
Пустая приёмная. А дальше, в необъятном кабинете… Я отпрянула, зажав себе рот. Постояла, слушая, как колотится сердце, и выглянула снова в отчаянной надежде — вдруг померещилось?..
Мэт лежал в нескольких шагах от огромного стола. На боку, наискось, в такой позе, будто устроился передохнуть, — щекой на вытянутой руке. У его подмышки по светлому ковру расплывалось алое пятно…
Бутылку я не выронила только потому, что пальцы на горлышке свело, и спиной сползла по стене. В голове было черно, как в заколоченном гробу. А с той стороны крышки всё бубнил и бубнил злобный голос. Я подняла руки, чтобы заткнуть уши… Холодное потное стекло бутылки коснулось щеки, и это привело меня в чувство.
Он жив!
Если охранник внизу жив, значит, Мэт и подавно.
Будто в подтверждение, невнятный бубнёж из кабинета оформился в слова:
— ...спасти своего бесценного сыночка…
Спасти!
Дрожащей рукой я поставила бутылку на пол, очень бережно, чтобы не брякнула, и опять заглянула в кабинет, на этот раз сосредоточив внимание на том, что творится за столом. На Мэта старалась не смотреть.
А за столом творилось грандиозное вымогательство с суб-самострелом у виска. Мерсер Даймер колдовал над какой-то штуковиной, похожей на кассовый аппарат в магазине, у его плеча стоял Эдмунд, щерясь, как хищник при дележе добычи. У Мерсера левая сторона лица и воротничок рубашки были в крови, но в остальном он выглядел так же опрятно, как за ужином, даже галстука не распустил.
— Извини, опять сбился, — низкий голос прогудел спокойно и устало.
— Время тянешь? — Эдмунд с силой ткнул дулом "отцу" в скулу.
Вот кто избавился и от галстука, и от пиджака, и рубашку расстегнул во всю грудь. Соус с лица стёр, но кое-где осталось. Волосы Эдмунда были всклокочены, глаза бешено вращались. Просто бесноватый какой-то.
— Может, уберёшь блокаду суб-частот? Будет проще, — под пальцами Мерсера защёлкали клавиши.
— Ничего, — оскалился Эдмунд, — дойдёт и по проводам.
Его самострел был чёрным, хищным и в два раза больше, чем тот, который я видела у Мэта.
— Хватит юлить, папаша. Даю тебе минуту. Не уложишься, и кое у кого во лбу появится дырка!
Он отвёл оружие в сторону, чтобы указать на Мэта, и рассмеялся.
— Семь ступеней защиты, за минуту не успею, — поморщился Мерсер.
Лёгкая досада, не более.
Что же вы, господин Даймер, мысленно взмолилась я. Вам же этого навозного жука на одну руку положить, другой прихлопнуть! Чего вы ждёте?
— Ладно, три минуты, — выдал Эдмунд, — и стреляю ему в живот!
Клацанье клавиш на секунду прекратилось, Мерсер скосил глаза на Мэта. Ему, наверно, и не видно толком из-за огромного стола...
Я тоже посмотрела, не удержалась.
И встретилась с Мэтом взглядом!
Чуть не заорала.
Его глаза под полуопущенными веками казались почти чёрными, но блестели живо и осмысленно. Настойчивые движения зрачков снова и снова указывали куда-то в сторону стола. Или под стол?..
Лишь с третьего раза я разглядела суб-самострел у массивной ножки. Мэту до него было рукой подать. Привстать, потянуться — и подать.
Но Эдмунд заметит малейшую попытку...
Мэт не двигался. Только беззвучно шевелил губами, глядя мне в лицо.
На первом курсе у нас были занятия по артикуляции, однако меня в филологи готовили, а не в тайные агенты. Это чурилы умеют читать по губам.
Что ты хочешь сказать, Мэт? Я не понимаю!
Паника накатила и схлынула, включился рабочий режим, в мозгу прояснилось.
Мэту нужен самострел, и Мэт может его взять. Если кто-то отвлечёт внимание…
Точно! Он буквально выписывал губами, по буквам: "о-т-в-л-е-к-и".
Но как?
Как?!
Я пружиной взвилась на ноги, на ходу прихватив с пола бутылку, и со всей силы шарахнула её о стену.
А потом издала пронзительный вопль человека, сорвавшегося со сто двенадцатого этажа.
Надо было прятаться, но я застыла на месте, сжимая в мокрой ладони горлышко разбитой бутылки и каждым нервом вслушиваясь в звуковой фон.
В кабинете возня?
Показалось?
Суб-самострел бьёт беззвучно...
Я закусила кулак. По стене пенной кляксой стекало игристое. В ушах колоколом гудела кровь. Шли секунды. Одна, две, три…
Да пропади всё пропадом!
Я не таясь шагнула под арку.
Диспозиция в кабинете разительно переменилась. Мэт стоял позади стола, живой и на вид невредимый. А Эдмунд лежал. Правда, не на полу, а на столе — должно быть, в прошлый раз понравилось. Мэт опять крутил ему руки, при этом Эдмунд скулил, как щенок, которому прищемили лапу. Мерсер сидел — отъехав на стуле к самому окну.
Больше я ничего рассмотреть не успела.
Из коридора донеслись голоса, шум…
— Симона, сюда!
Мэт одной рукой вздёрнул своего пленника на ноги, другой приставил суб-самострел к его виску. Мерсер подобрал оружие Эдмунда.
Так мы и встретили вошедших. За баррикадой стола, Мэт — прикрываясь Эдмундом, как живым щитом, а я… Меня без разговоров спрятал за свою медвежью спину Мерсер Даймер.
Белинду я узнала по голосу и с опаской выглянула из-под локтя главы концерна как раз в тот момент, когда красавица влетела в кабинет, в волнении рассказывая о наших с Мэтом преступных делах, о нападении на её мальчика и убийстве мужа. Да-да, убийстве! Подлом и коварном.
Вот, значит, как Эдмунд собирался поступить с человеком, который всю жизнь считал его сыном...
Заметив Мерсера, Белинда осеклась на полуслове. Её сопровождающие, пятеро здоровенных лбов с боевыми суб-шокерами в руках, тоже застыли, таращась на воскресшего шефа и всю нашу компанию.
— Мерсер, дорогой, ты жив! — нашлась госпожа Даймер.
Такая нежная, слабая и любящая, она устремилась навстречу супругу…
— Кеттенхунд! — прорычал "дорогой". — Задержите эту женщину. И этого… щенка Эдмунда.
Люди Мерсера были слишком хорошо вымуштрованы, чтобы колебаться и задавать вопросы. Если кто-то из них состоял в сговоре с Эдом, сейчас он предпочёл об этом забыть. Напрасно Белинда разыгрывала представление под классическим названием "Оскорблённая невинность". Сердца под чёрными костюмами остались глухи к мольбам прекрасной дамы.
Эдмунд не выдержал:
— Мама, прекрати.
— Ты дурак, Эд! — она вздёрнула подбородок, вмиг оставив притворство.
Вернее, сменив одну маску на другую.
Свергнутая королева. Хрупкая лилия в клыках
