Сейчас она затихла. Я думаю, она могла заснуть, но она произносит: - Это был мой самый счастливый момент, именно этот.
- Даже без папы? – спрашиваю я.
- Да. Вы двое делали меня такой счастливой.
Я предлагаю ей мой пакет с попкорном, но она качает головой. Она совсем перестала есть. Кэролин может ее заставить сделать лишь несколько глотков воды, если повезет, и съесть несколько ложек шоколадного пудинга. Это напрягает меня, потому что живые люди должны есть. Это значит, что она больше не жива.
- Думаю, это было и моим самым счастливым моментом, - говорю я, глядя на свое улыбающееся лицо в кадре.
До видений. До предназначения. До пожаров. До выбора, который я не готова сделать.
- Нет, - говорит мама. – Твое самое счастливое время еще наступит.
- Откуда ты знаешь?
- Я видела это.
Я сажусь и смотрю на нее. – Что ты имеешь в виду?
- Все свою жизнь я вижу кусочки будущего, в основном, своего, как видения, но иногда и про других. Я видела твое будущее, или его версию.
- И что ты видела? – пылко спрашиваю я.
Она улыбается. – Ты идешь в Стенфорд.
- Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.
- Тебе там нравится.
- Значит, Стенфорд – это эквивалент счастья? Отлично, думаю, я все поняла. Можешь подсказать мне цвет для спальни в общаге, потому что я разрываюсь между лавандовым и синим. – Да, я саркастична, может, это лишнее, когда она, кажется, пытается сказать мне что-то важное. Но дело в том, что я не могу себе представить настоящее счастье. Не без нее.
- Ох, милая, - вздыхает она, - сделай мне одолжение, загляни в верхний ящик в шкафу. В черный.
Я обнаруживаю пыльную красную вельветовую коробочку, спрятанную между ее носков. Открываю ее. Внутри лежит серебряный браслет с подвесками, старый и немного потускневший.
- Что это? – никогда не видела, чтобы она его надевала.
- Ты наденешь его на кладбище.
Я разглядываю подвески, которые кажутся вполне обычными. Сердце. Лошадь. Пара драгоценных камней, должно быть, поддельных. Рыба.
- Давным-давно он принадлежал мне, - говорит она. – А теперь он твой.
Я сглатываю. – Ты не собираешься сказать мне, что всегда будешь рядом? Разве не это обычно говорят? Что ты будешь в моем сердце, что-то типа того?
- Ты – часть меня, - отвечает она. – А я – часть тебя. Поэтому, да, я буду с тобой.
- Но не по-настоящему, мы не сможем поговорить, да?
Она накрывает мою руку своей. Она кажется такой легкой, легче, чем должна быть рука, ее кожа, как мягчайшая белая бумага. Словно ее может унести ветром.
- Между нами есть связь, которую ничто не сможет разорвать, ни на небе, ни на земле, ни даже в аду. Если тебе захочется поговорить со мной – говори. Я услышу. Но, возможно, не смогу ответить, или отвечу не своевременно…
- Потому что день – это тысяча лет…
Она ухмыляется. – Конечно. Но я услышу тебя. Каждое мгновение я буду посылать тебе свою любовь.
- Как? – я не в состоянии подавить слезы в голосе.
- В сиянии, - отвечает она. – Вот где мы находим друг друга. В свете. – Я снова плачу, а она обнимает меня одной рукой и целует в макушку. – Моя дорогая, милая девочка. На тебя столько всего свалилось. Ты все так глубоко чувствуешь. Но ты будешь счастлива, детка. Ты будешь сиять.
Я киваю, вытирая слезы. Я верю ей. Затем я продолжаю и говорю следующее, что приходит в голову.
- Мам, ты когда-нибудь собираешься рассказать мне о своем предназначении? – Она откидывается назад и задумчиво рассматривает меня.
- Мое предназначение – это ты. – Этим вечером она рассказывает мне иную версию той истории, что мы с Джеффри слышали ранее о дне землетрясения. То, о чем она не упоминала. Что, когда она увидела отца и он вытащил ее из-под завала в ее собственной спальне, когда поднял ее на небеса, она узнала его.
- Он снился мне, - говорит она.
- О чем был этот сон? – я сижу в ногах кровати, скрестив ноги, чтобы смотреть ей в глаза, когда она говорит.
- Поцелуй, - признается она.
- Поцелуй? – едва я слышу это слово, на меня накатывает приступ вины. Воспоминания о губах Кристиана на моих.
- Да. Во сне я поцеловала его. Он стоял на пляже. – Ее взгляд устремляется к телевизору, к блестящей, перекатывающейся воде. – Я подошла к нему, взяла его лицо в ладони и поцеловала. Мы не обменялись ни словом. Только поцелуем.
- Ох, - выдыхаю я. Так романтично. – Поэтому когда ты увидела его после землетрясения, ты узнала в нем того парня, которого поцеловала во сне.
- Да.
- И что ты сделала?
Она легко смеется, почти хихикает. – Я тут же по уши влюбилась в него. В конце концов, мне было шестнадцать, а он был…
- Воплощение сексуальности, - заканчиваю я за нее, немного застенчиво, мы же все-таки говорим о моем отце.
- Он был выдающимся образцом, да, он был таким.
- И что случилось?
- Он провел с нами три дня после землетрясения, в парке «Золотые Ворота», а в последнюю ночь я попыталась соблазнить его.
- И….
- Он бы не согласился. Он отверг меня, довольно грубо, как мне показалось. А утром его уже не было. После этого я не видела его целых три года.
- Ох, мам…
- Не жалей меня, - напоминает она с небольшой улыбкой. – В результате же все получилось. Я добилась его.
- Но что случилось, когда вы снова встретились? Спорю, это было неловко.
- О, к тому времени я решила, что он мне не нужен.
У меня отпадает челюсть. – Он тебе не нужен? Почему?
- По многим причинам. Тогда я уже знала, что он из себя представляет. Я знала, что он захочет на мне жениться, и, хотя я и не догадывалась о последствиях, я прекрасно понимала, что это будет необычный брак. Я не хотела замуж. Я не хотела, чтобы моя жизнь была решена за меня. Наверное, это основная причина. Поэтому, когда мы снова встретились, я предельно четко объяснила ему, что больше не заинтересована.
- Как он отреагировал? – не могу себе представить, чтобы кто-то смог отказать отцу.
- Он посмеялся надо мной. Но это не имело значения. Он не ушел. Я чувствовала его присутствие рядом со мной, хотя он иногда не появлялся годами.
- А что насчет твоих видений?
- Они продолжали мне являться.
- И ты просто игнорировала свое предназначение?
- О, нет, - серьезно говорит она. – Я делала больше. Я боролась с ним. Я сопротивлялась каждой капле силы, которая во мне проявлялась. Я была не намерена позволить кому-либо контролировать свою жизнь.
- Как долго? – спрашиваю я, не в состоянии вдохнуть.
- Хмм, шестьдесят лет, плюс-минус.
- Шестьдесят лет. – Вот она я, Клара – попугай. Мне место на плече пирата. – Так вот почему ты ничего мне не говорила. Не учитывая того, что ты скрывала, что отец - Интенджа. Если бы ты рассказала, что боролась со своим предназначением, вместо того, чтобы принять его, возможно, я бы сопротивлялась своему.
