И тьма поглотила его…
- Агата…
Мне чудится. Кажется. Слышится.
- Агата, господи, Агата…
Я открыла глаза со стоном – даже их открывать мне было больно. Надо мной склонились два лица. Я их не узнавала: бледные, какие-то перекошенные, с широкими зрачками…
- Агата, маленькая моя…
Я заплакала. Плакать тоже было очень больно и очень стыдно, но я никак не могла перестать.
- Бабушка… это… ты?.. правда, ты?
Второй человек торопливо ощупывал меня, спрашивал отрывисто:
- Где больно? Здесь? Здесь?
Я скосила глаза вниз, на его белые сильные руки – они были заляпаны чем-то красным.
- Нигде… Везде… бабушка, забери меня отсюда.
- Не плачь, моя хорошая, сейчас.
- Забери скорее, а то они придут…
Бабушка осторожно опустила мою голову обратно на пол, и я вскрикнула, ловя ее ускользающие пальцы:
- Пожалуйста, ну пожалуйста, не оставляй меня здесь! Не бросай меня!
Бабушка тяжело поднялась, встала, глядя вдоль коридора.
- Игорь, уносите ее.
- Да, а как вы…
- Уводите всех из здания.
Его руки беспрерывно двигались вдоль моего тела, не знаю, что он делал, но боль становилась все сильнее, наваливалась черно-красным жаром-туманом, а потом как будто что-то щелкнуло – и боль пропала. Вместе со всем телом. Я с облегчением выдохнула, когда Келдыш одним плавным слитным движением поднял меня с пола – и вдруг вспомнила.
- Нет, не вы, только не вы!..
Келдыш отвернулся от тычка моих ладоней, но не отпустил, перехватил поудобнее. Лицо его было серым и сосредоточенным.
- Да-да, только потом… все потом…
- Быстрее, Келдыш!
Голоса я не узнала. Посмотрела за его плечо – бабушка стояла к нам спиной. Очень прямая, точно стержень проглотила. Седые растрепавшиеся волосы шевелились вокруг головы – как змеи вокруг головы медузы-горгоны… Она ничего не делала, просто стояла, но я вдруг вспомнила слова Димитрова. И он меня называл страшной?
Надо мной плыл потолок, через одинаковые промежутки появлялись светильники. Я жмурилась, но совсем закрывать глаза боялась – а вдруг я засну и опять останусь одна в этом бесконечном коридоре? Надвинулась арка входных дверей… странно, но левая створка почему-то висит на одной петле, вторая вообще на земле валяется. В лицо пахнуло ночным ветром, и я крепче ухватилась за шею Игоря. Неужели вырвались?
- Целителя приволок? – спросил Келдыш.
Из темноты отозвался Борис:
- Да, Марка.
- Приволок! – передразнил высокий недовольный голос. – Выдернул прямо из кровати! Что у вас за вечный… канкан, вроде взрослые уже люди! Сюда опускай.
Меня уложили на что-то качнувшееся, точно гамак. Ткань расступалась, обволакивала…
- А ты куда? – спросил Борис.
- Надо бы мадам помочь…
- Я уже послал Анжелку, она с кобуцевскими тварями получше твоего разберется. Ты останешься здесь!
Пауза.
- И с какой это стати? – почти с любопытством спросил Келдыш. Они переговаривались надо мной, пока целитель меня ощупывал – куда быстрее и больнее, чем Ловец.
- Игорян, если с Лидией что-то… ты остаешься у Агаты один. Ты это понимаешь?
Мне эти слова не понравились – что значит «если что-то»? Я завозилась и невольно вскрикнула. Мужчины склонились ко мне, но Борис тут же отпрянул, страшно ругаясь.
- Кто ее так?!
- Пока не знаю, - сквозь зубы сказал Келдыш.
- Ты обезболивал? – спросил целитель.
- Да.
- Молодца… а что там в Институте творится?
- Не отвлекайся ты!
- Понял, не дурак, дурак бы не понял… девочку лучше пока усыпить.
- Нет! – я начала в панике хвататься за чьи-то руки. – Не надо! Только не спать!
Ладонь скользнула по моему лицу.
- Тихо-тихо, не волнуйтесь! Ей нельзя сейчас засыпать.
- Ты не понимаешь…
- Нет, это ты не понимаешь!
Сопение.
- Ну ладно, вам же хуже. Тогда держи ее. Блин, дождь еще!.. Кто там рядом есть? Сделайте зонт, что ли!
Незнакомый голос:
- Над всеми?
- Над операционным полем, болван!
- А-а-а…
- Бе-е-е! – передразнил целитель. – И свет поярче! Откуда вы только вытащили таких идиотов?
- Оттуда же, откуда и тебя – из кроватей - так что народ тоже еще не проснулся. Давай-давай, шевелись, целитель!
У целителя характер был, похоже, еще вреднее келдышевского. Он огрызнулся:
- Попрошу меня не дергать! Я не могу работать в обстановке спешки и недоброжелательства!
- Ах-ах! – снова раздался в темноте голос Бориса. – Какие мы нежные! Тогда посторонись, я сам...
- Еще чего! Тебе бы только твоих десантников-костоломов штопать, а тут работа тонкая, нежная, волшебная…
- Хватит, – очень ровно сказал Келдыш, и целитель скомандовал - совсем другим тоном:
- Начинаем. Борь, ассистируешь?
- Угу.
- Держишь, Игорь?
- Да.
Я думала, что Келдыш будет меня действительно держать – чтобы я не вырывалась или не лягалась от боли. Но Игорь просто положил ладони на мои виски: так он когда-то учил меня искать Димитрова. Но я же никуда не терялась. Я в сознании и всех слышу и вижу…
- Откройте глаза.
Я и не заметила, как их закрыла - наверное, чтобы лучше чувствовать, что делают этот Марк и Дегтяр. Казалось, в живот воткнули ледяные стержни и перебирают там кишки – точно подбирают нужный аккорд на гитарных струнах…
- Не спать!
Я снова распахнула глаза. Зрачки Келдыша горели – но не красным, как у Дегтяра. Белым. Или это отражение… Я скосила взгляд. Окна Института опять осветились изнутри ярким светом. Не электрическим.
- Там… что?
- Там ваша бабушка объясняет, как глубоко они не правы.
- Кому?
- Всем.
- И… Осипенко?
- Ей – в первую очередь.
Мне это понравилась – так, что я успокоено прикрыла глаза. На секунду. Немедленно последовала команда:
- Откройте глаза!
Он что, не понимает, что я не сплю, я просто смотреть устала! Келдыш легонько встряхнул мою голову.
- Поговорите со мной!
Марк, продолжая во мне ковыряться, начал тихонько напевать.
- О чем?
- О чем хотите.
- Не хочу я с вами разговаривать. Дайте мне спокойно… А-а!
- Извините-извините-извините! – зачастил Марк.
- Я тебя сейчас укушу, - мрачно пообещал Борис.
- Только без зубов! И без рук… Смотри.
- Вижу-вижу.
А я почему не вижу? Я попыталась приподнять голову, Келдыш не пустил. Тело оживало и вместе с ним оживала и боль. Я тихонько завыла.
- Марк! – сказал Келдыш.
- А чего я? – раздраженно отозвался тот. - Я же говорил – у-сы-пить. А теперь мне очень некогда. И Борису тоже.
- Может, позвать… - начал Борис.
- Не надо, - ладони Келдыша на моих висках стали влажными. Или это мои слезы под них убежали? – Сам. Говорите, Мортимер, говорите…
