Кассир и вошедший вполголоса обменялись приветствиями. Сэм положил руку на ручку холодильника, но так и не открыл его.
— Может, не так уж нам и нужно это молоко, — сказал он.
СЭМ
Это был Джон Маркс, старший брат Оливии.
Общение с Джоном всегда давалось мне нелегко: мы были едва знакомы, и каждый разговор выходил натянутым. А теперь его сестра погибла, а Грейс считалась пропавшей без вести. Зря мы сюда потащились. Теперь ничего не оставалось, кроме как вести себя как ни в чем не бывало. Джон был явно на взводе. Когда он подошел к прилавку и стал рассматривать жевательную резинку, я остановился рядом с ним. От него пахло спиртным. Это было печально, ведь Джон казался таким юным.
— Привет, — произнес я еле слышно, просто из вежливости.
Джон отрывисто кивнул в ответ на мое приветствие.
— Как поживаешь. Это не был вопрос.
— Пять долларов двадцать один цент, — сказал кассир, худощавый мужчина с постоянно опущенными глазами. Я отсчитал купюры. На Джона я не смотрел. Только бы он не узнал Коула. Я покосился на глаз камеры наблюдения, взирающий на нас с потолка.
— Вы знаете, что это Сэм Рот? — спросил Джон.
До кассира не сразу дошло, что Джон обращается к нему. Он взглянул на мои убийственные желтые глаза, потом снова уткнулся в купюры, которые я выложил на прилавок, и вежливо ответил:
— Нет, не знаю.
Он прекрасно знал, кто я такой. Все это знали. Меня затопила волна симпатии к кассиру.
— Спасибо, — сказал я, забирая сдачу, благодарный ему не только и не столько за мелочь.
Коул отошел от прилавка. Пора было уходить.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил у меня Джон. Голос у него был несчастный.
У меня екнуло сердце. Я обернулся.
— Мне очень жаль Оливию.
— Расскажи мне, почему она умерла. — Джон шагнул ко мне на нетвердых ногах. В лицо ударил запах спиртного — крепкого, неразбавленного и совсем недавно выпитого, судя по запаху. — Расскажи, почему она там оказалась.
Я вскинул руку ладонью вниз, как бы говоря: «Стой. Не приближайся».
— Джон, я не зна…
Джон отпихнул мою руку. Коул встревоженно вскинулся.
— Не ври мне. Я знаю, что это ты. Знаю.
Он облегчил мне задачу. Я не умел врать, но сейчас это и не требовалось.
— Это не я. Я не имею к ее гибели никакого отношения.
— Шли бы вы вести такие разговоры на улицу! — заметил кассир.
Коул распахнул дверь. В помещение ворвался холодный ночной воздух.
Джон ухватил меня за грудки.
— Где Грейс? Почему из всех людей на свете именно моя сестра, почему именно Грейс? Почему ты выбрал их, ты, больной…
То ли по его лицу, то ли по голосу, то ли по захвату я понял, что он сейчас сделает, поэтому, когда он замахнулся, я вскинул руку и отразил его удар. Больше я ничего сделать не мог. Драться уж точно не собирался. Слишком уж много боли было в словах, которые силился и не мог произнести заплетающийся язык.
— Так, на улицу, — велел кассир. — С разговорами — на улицу. Всего доброго! Спокойной ночи.
— Джон, — сказал я, чувствуя, как рука наливается болью в том месте, где в нее врезался его кулак. В организме бушевал адреналин: горе Джона, напряжение Коула, моя собственная взвинченность подпитывали его. — Мне очень жаль. Но этим все равно ничего не исправить.
— Чертовски верно, — согласился Джон и бросился на меня.
Между нами внезапно вырос Коул.
— Все, идемте отсюда. — Он не был выше меня и Джона, но возвышался над нами обоими. Он смотрел на мое лицо, оценивая реакцию. — Давайте не будем устраивать разборок в магазине.
Джон буравил меня взглядом, и глаза у него были пустые, как у статуи.
— А ведь когда мы только познакомились, ты мне даже понравился, — бросил он. — Можешь себе такое представить?
Мне стало тошно.
— Пойдем, — сказал я Коулу и добавил, обращаясь к кассиру: — Спасибо еще раз.
Коул отвернулся от Джона. Движения его напоминали натянутую пружину.
За миг до того, как дверь захлопнулась, до нас донесся голос Джона.
— Все знают, что это сделал ты, Сэм Рот.
В ночном воздухе пахло бензином и древесным дымом. Где-то что-то горело. У меня было такое чувство, будто это горит волк во мне.
— Люди просто обожают тебя бить, — заметил Коул, все такой же сгусток энергии.
Мое настроение подпитывало Коула, а его — меня, и мы были волками, оба, я и он. В голове у меня было гулко и невесомо. «Фольксваген» стоял недалеко, в углу парковки. На водительской дверце белела длинная царапина. Ну, теперь я, по крайней мере, знал, что встреча с Джоном не была случайностью. В лакокрасочном покрытии отражались огни магазина. Ни один из нас не спешил сесть в машину.
— Придется тебе взять на себя эту задачу, — сказал Коул. Он распахнул пассажирскую дверцу и поставил ногу на подножку, через крышу наклонившись ко мне. — Вывести волков из леса. Я пытался. У меня не получается удержать в голове ни одну мысль, когда я в волчьем обличье.
Я поглядел на него. В кончиках пальцев закололо. Я забыл молоко на кассе. В голове снова и снова крутились мысли о том, как Джон замахнулся на меня, а Коул встал между нами, и о ночи, поселившейся во мне. У меня язык не поворачивался сказать: «Нет, я не смогу», потому что все казалось возможным.
— Я не хочу возвращаться. Я не могу это сделать, — все же вырвалось у меня.
Коул засмеялся, вернее, выдохнул одинокое «ха».
— В конце концов тебе все равно придется превратиться в волка, Ринго. Ты так до конца и не излечился. Мог бы заодно и спасти мир, пока варишься во всей этой каше.
Мне хотелось взмолиться: «Пожалуйста, не заставляй меня», но какое значение это имело для Коула, который проделывал с самим собой неизмеримо худшие вещи?
— Ты исходишь из предположения, что они меня послушают, — сказал я.
Коул оторвал ладони от крыши «фольксвагена»; дымчатые отпечатки пальцев испарились за считаные секунды.
— Мы все тебя слушаем, Сэм. — Он спрыгнул на мостовую. — Просто ты не всегда с нами говоришь.
В субботу Кениг заехал за нами, чтобы отвезти на полуостров.
Мы все приникли к окнам гостиной, глядя, как он въезжает на дорожку, ведущую к дому. Приглашать в дом полицейского, после того как мы так упорно пытались не попасться его коллегам, было как-то страшновато. Все равно как если бы Маугли пригласил Шер-Хана на чай с плюшками. Кениг подъехал к дому Бека в полдень, облаченный в строгую малиновую футболку поло и джинсы, которые он, похоже, тщательно отутюжил. Приехал он на идеально чистом сером пикапе «шеви», который тоже вполне мог отутюжить. Он постучал в дверь — это деловитое «тук-тук-тук» чем-то напомнило мне сухой и отрывистый смех Изабел, — и когда Сэм открыл, Кениг стоял на пороге, чинно сложив руки перед собой, как будто ждал вынесения приговора.
