― О, да! ― радостно ответила я, убирая свою авторучку и отодвигая список продуктов, который я просматривала. Я помню, какими счастливыми были Эвелин и Камилла, когда я согласилась. Мы внезапно засмеялись.
― Эмили, я так довольна, что ты поедешь с нами. ― Камилла обняла меня. ― И ты выглядишь так хорошо — не бледная и вообще не худая.
― Так и есть, совсем не бледная! ― согласилась Эвелин. ― Ты так же красива, как и всегда.
― Спасибо, Эвелин. Я так по всем скучала. ― Я колебалась, чувствуя потребность разделить уверенность хоть с кем-то, кто не был слугой — или моим отцом.
― Было очень трудно, когда твоя мама умерла. Действительно трудно. ― Камилла закусила губу. Эвелин выглядела так, как будто сейчас расплачется. Я быстро вытерла щеки тыльной стороной руки и снова улыбнулась. ― Теперь, когда вы обе здесь, я чувствую себя намного свободнее, чем в течение многих дней и недель.
― Именно об этом мы и подумали. Моя мать пыталась сказать мне, что ты слишком занята, чтобы отвлекаться по поводу велосипедной езды, но я поклялась не слушать ее и позвать тебя в любом случае, ― сказала Камилла.
―Твоя мама всегда слишком серьезна, ― сказала Эвелин, закатив глаза к небу. ― Мы все знаем, об этом.
― Я не могу представить, что она хоть когда-нибудь была молода, ― сказала Камилла, заставляя нас рассмеяться.
Все еще хихикая, я выбежала из гостиной, намереваясь броситься вверх по лестнице, и надеть как можно быстрее, свой велосипедный костюм, и тут же врезалась прямо в отца.
Из меня вышибло, и мои глаза слезились.
― Эмили, почему ты выбежала из гостиной таким нецивилизованным образом?
Отец казался мне надвигающейся бурей.
― П-прости меня, отец, ― запнулась я. ― Камилла Элкотт и Эвелин Филд пришли ко мне и спросили, смогу ли я прокатится с ними на велосипедах до озера чтобы устроить пикник. Я спешила, чтобы переодеться.
― Велосипедный спорт превосходен для укрепления сердца. Он помогает держать себя в форме, хотя я не одобряю, когда дети ездят на велосипедах без присмотра взрослых.
Я не заметила, высокую женщину, стоящую в фойе за отцом, пока она не заговорила. Она застала меня врасплох, и я, потеряв дар речи, уставилась на неё.
В своем темно-синем платье, и в украшенной павлиньими перьями шляпе, она выглядела довольно величественно, хотя она мне не понравилось, и мне захотелось сказать, что не одобряю пожилых женщин, одетых в дикие шляпы с плюмажами, я придержала язык.
― Эмили, разве ты не помнишь госпожу Армур? Она — председатель Общей Федерации Женского Клуба, ― отвлекая меня от размышлений, произнес отец.
― О, да. Госпожа Армур, я приношу свои извинения за то, что не узнала вас. ― Я вспомнила ее имя только теперь, когда отец назвал его, но я не помнила, как выглядит сама женщина. ― И я также приношу извинения за этот бег, ― торопливо продолжила я. ― Я не хочу показаться невежливой, ― Я повернулась и указала жестом, на Эвелин и Камиллу, которые сидели в гостиной и с явным любопытством наблюдали за мной. ― Но, как вы видите, мои друзья ждут меня.
― Отец, я прикажу Мэри принести чай, пока ты будешь говорить с госпожой Армур.
― Вы неправильно поняли меня, мисс Вейлор. Я желаю поговорить с вами, а не с вашим отцом.
Я была смущена, и думаю, что тогда, тупо уставилась на старуху.
Отец же не был смущен.
― Эмили, госпожа Армур хочет поговорить с тобой, о твоем унаследованном месте в ОФЖК. Твоей матери очень это нравилось. Надеюсь, что и тебе понравится.
Наконец-то я поняла, почему имя Армур было знакомо. Филип Армур был одним из самых богатых мужчин в Чикаго, и он держал большую часть своих денег в банке отца. Я повернулась к госпоже Армур, и улыбнулась, пытаясь говорить мягким и успокаивающим голосом, так же, как раньше говорила мать.
― Для меня будет большой честью унаследовать место матери в ОФЖК. Возможно, мы могли бы назначить время и место встречи для того…
Внезапно рука отца схватила мой локоть, и он сказал:
― Эмили, ты поговоришь с госпожой Армур прямо сейчас. ― По сравнению с моей мягкостью, голос отца был очень строг. Я слышала, как Эвелин и Камилла аж задохнулись от силы его голоса.
Тогда Камилла встала на мою сторону и сказала:
― Мы можем легко позвонить тебе снова, Эмили. Пожалуй, работа твоей матери более важна, чем наш глупый пикник.
― Да, действительно, — добавила Эвелин, когда мои подруги, торопливо продвигались к двери. ― Мы позвоним тебе снова.
Звук двери, закрывающейся позади них, показался для меня звуком закрывающегося гроба.
― Ах, хорошо, так будет лучше. Хватит глупостей, ― произнес отец, и выпустил мой локоть.
― Госпожа Армур, пожалуйста, присоединяйтесь ко мне в комнате, я скажу Мэри, чтобы она принесла нам чай, ― сказал я.
― Хорошо. Иди по своим делам, Эмили. Я увижу тебя за обедом. Хорошая девочка, хорошая девочка, ― хрипло сказал отец. Он поклонился госпоже Армур, а потом оставил нас наедине в фойе.
― Я могу сказать, что вы — девушка с превосходным характером, — сказала мне госпожа Армур, когда я привела ее в комнату матери. ― Я уверена, что мы во многом преуспеем, как было раньше с вашей матерью.
Я кивнула и согласилась, позволяя старухе говорить о важности женщин, посвятивших себя улучшению общества вызываясь добровольцами.
Во время тех недель, я поняла, насколько было нелепо то, что госпожа Армур, которая бесконечно читала лекции о важности единства женщин, стала одним из главных инструментов, который изолировал меня, от других девушек моего возраста. Как видите, Эвелин и Камилла не позвонили снова, чтобы попросить меня съездить с ними на пикник. Эвелин вообще не приходила ко мне с того утра. Камилла, ну, в общем, Камилла была другой. Чтобы потерять дружбу, понадобится гораздо больше времени.
***
Март прошел, в апреле, зимний холод был смягчен весной, которая пришла с возрождением души. Моя жизнь вернулась в норму.
Я управляю домашним хозяйством. Я добровольно вызываюсь кормить нищих и постоянно киваю и соглашаюсь со старухами, которые окружают меня, всё время разговаривая о том, что вскоре будет всемирная выставка, и что мы должны использовать все силы для того, чтобы огородить Чикаго от варварского сброда. Я ужинаю с отцом. Я смотрю, и я учусь.
Я научилась не перебивать отца. Ему нравилось говорить, пока мы ужинали. Говори — не говори. Мы с отцом не общаемся. Он говорил, а я слушала. Я полагаю, что мое место матери в домашнем хозяйстве, и на обеде соблюдалось, как память, и я действительно верила в это. Но скоро я начала замечать, что я вообще нечего не делала, кроме того, что исполняла роль сосуда, в который отец выливал свое ядовитое мнение о мире. Наши ужины превратились в его гневные монологи и претензии.
