Он громко закашлял.
— Еще, я оставил тебе свои часы. Они в другой руке Вэйна. Забери их перед… перед уходом. И да, я понимаю, что у тебя нет причин мне доверять. Я совершал… не могу об этом говорить. Безумные поступки, — снова раздался кашель. Он был глубоким, с мокротами, а дыхание парня участилось, когда тот вновь заговорил: — Не могу это обсуждать. Не знаю, сколько я таким пробуду, пробуду собой, и я ли это вообще, ну да не важно. С тем же успехом могу… хочу сказать… я не стану извиняться… «прости» ничего не значит, когда ты не можешь пообещать, что не повторишь ошибку, а я не могу дать тебе такое обещание. Просто… просто оставлю тебя в покое. Клянусь.
Кассета закончилась. Я молчала. Пялилась на проигрыватель с открытым ртом и боялась пошевелиться.
— Кстати, прости за сообщение кровью, — я вздрогнула при звуке голоса Джуда на кассете. — Больше писать было нечем.
Затем проигрыватель выключился окончательно.
Может, я просто была в шоке, но я не паниковала, не кричала, не дрожала и даже не боялась. В голове крутились два слова, повторяемые снова и снова, снова и снова. «Ной жив».
Но их произнес Джуд…
Не знаю, стоит ли ему верить, но мне этого хотелось. Часть меня боялась надеяться, а вторая не могла этому препятствовать. Мой разум ухватился за возможность, как акула за тюленя. Я перемотала кассету и снова прослушала речь парня.
«Ной будет тебя ждать».
Мне всего лишь надо выйти из комнаты.
«Тебе нужно вырезать его левый глаз».
Вырезав левый глаз Вэйна.
Я оглянулась на него, груду окровавленной плоти на полу, очки в проволочной оправе скосились на лице. Тут мужчина открыл глаза.
— ЧЕРТ! — сердце чуть не вырвалось из груди, и я прикрыла рот рукой, чтобы сдержаться от крика. Первая естественная реакция за все мое пребывание здесь. — Черт, — повторила я. Маленькие свиные глазки Вэйна следили за каждым моим движением. Он был жив. И в сознании.
— Ты, наверное, шутишь! — прошептала я. Из его горла донесся булькающий звук.
Я приросла к месту, но мне нужно было двигаться. Я была заперта в комнате с вполне себе живым Вэйном, а единственным выходом было использовать его глаз, чтобы обдурить сканнер сетчатки.
Но если он жив, может, мне не придется никого дурить? Может, Вэйн сам ее откроет?
Но для этого ему нужно встать. Лужа крови вокруг него увеличилась. Ее запах наполнил мне нос, одновременно металлический и животный. Мои ноздри раздулись.
— Вэйн, — громко позвала я. — Можешь говорить?
— Да, — прошептал он.
Отличненько.
— А встать?
— Не думаю… Нет.
Плохо.
— Ты слышал, что было на кассете?
— На какой… — прохрипел он. — Какой кассете?
Минутная стрелка на часах скакнула вперед. Я умудрилась это услышать. Где-то в этом здании пряталась Кэллс. И Ной. Я не могла дождаться момента, когда найду его… но вдруг она найдет меня первой? Мне придется попытаться поднять мужчину самостоятельно.
Когда я подошла к нему, мой живот сжался — похоже, от тошноты, — а глаза Вэйна расширились от страха. Я осторожно (ну, как вам сказать) перевернула его на спину. Тут мне в нос ударил совсем другой запах. Его кишечник громко хлюпал, вываливаясь из порезанного живота.
— Серьезно! — прошипела я сквозь сцепленные зубы. Про себя гадала, как же мне удалось не вывернуть содержимое собственного желудка, хватая мужчину за его мокрые подмышки и пытаясь поднять.
— Прекрати! — простонал он. — Прошу.
Я прекратила. Осмотрела комнату в поисках чего-то, что могло бы мне помочь, но в ней было пустовато. Пластиковый столик и два сбитых на пол стула в одной части, деревянный стул, разломанный на кусочки, в другой. Несколько плиток были разбиты, предположительно оным стулом. Но в останках бывшей чистой и просторной медицинской комнаты блестело что-то металлическое.
Я подошла осмотреть предмет, отпихивая острые куски дерева и смахивая осколки керамической плитки.
Нашла скальпель. Подобрала его, вытирая пыль о грязную больничную рубашку. Даже держать его было странно. Казалось, он подстраивался под мою ладонь.
Вэйн снова застонал: жалкий, отчаянный звук. Я повернулась к нему. Мужчина умирал. На самом деле, жизни в нем оставалось мало. И тот факт, что его левый глаз все еще находился в глазнице, был единственным, что сдерживало меня от побега. От поисков Ноя.
Глядя на него, я постаралась представить, как закрываются его веки, что он умирает от потери крови или чего-то такого. Ну и почему это до сих пор не произошло?! Глаза Вэйна не закрывались, а продолжали смотреть на меня.
Я убедила себя, что при его нынешнем положении смерть будет сродни благословению, облегчением страданий. Беда в том, что мне не хотелось его убивать. Объективно говоря, я помнила, что он сыграл не малую роль в моем заточении здесь, в моих пытках, и подозревала, что это принесло ему наслаждение. Но эти воспоминания можно было сравнить с воспоминаниями об имени моей классной руководительницы (миссис Фиш-Робинс). Мне было плевать, что он делал. В этот момент я не желала ему смерти и не хотела быть той, кто его убьет.
Должно быть, мужчина заметил, что я мешкаю, и прошептал:
— Хорошая девочка.
Я наклонила голову вбок:
— Не такая уж ты и плохая, правда?
Это были его последние слова перед тем, как я перерезала ему глотку.
Честно, я испытывала легкие угрызения совести. Порез вышел неудачным. Слишком много сомнений; я едва видела, что делала. Но я все же убедилась, что он мертв, прежде чем забрала глаз. Уже что-то, не правда ли?
Скальпель я решила оставить. У меня было предчувствие, что он еще понадобится.
Сигнализация давно разрывала динамики, но когда я вышла из комнаты для осмотров, коридоры оказались пустыми. Я не помнила, чтобы видела здесь кого-то помимо Кэллс и Вэйна, но это еще ничего не значило. Я много чего не помнила.
Глаз мужчины хлюпал в моей сжатой ладони. Он оказался больше, чем я думала, и круглее. К нему все еще был прикреплен зрительный нерв, выглядывая промеж моих пальцев. Каждая проходящая секунда приближала меня к Кэллс, потому я свернула влево, где, по моему мнению, находился ее офис. Флуоресцентные лампы мигали и гудели над головой, а белые стены, казалось, изгибались и надвигались на меня. Бог его знает, как далеко я зашла, мне никак не удостовериться, что я иду в правильном направлении.
Я пыталась разобраться в своих смешанных воспоминаниях об этом месте, чтобы выбрать правильную, ну хоть какую-нибудь дорогу. Но пустые коридоры заканчивались тупиками с закрытыми стальными дверями или открытыми безлюдными комнатами. Не было ни окон, ни статуй, ни картин, ничего, что хотя бы близко соответствовало размытому образу «Горизонта», каким я его помнила.
