Пакет со льдом потек. Холодная вода пробиралась
по запястью в рукав моего жакета — вернее, папиной куртки — это была его запасная армейская. А его бумажник лежал у меня под кроватью. Не самое надежное место, но…
Эта мысль пронзила мне грудь. Где-то там, под ребрами, стал разрастаться комок ярости и чего-то еще. С трудом сдержавшись, я затолкала комок глубоко-глубоко внутрь. Резко выдохнула.
— Ладно. Пойду в ванную. Кстати, а зачем ты все-таки на него накинулся?
Как будто сама не знаю. Но может быть, на этот раз скажет.
Но он не сказал. Отведя взгляд в сторону, он ссутулился еще больше, теребя длинными пальцами пачку сигарет.
— У тебя кровь шла.
Я открыла было рот, чтобы сказать, что на тот момент еще нет. Но, снова шмыгнув носом, почувствовала медный запах засохшей крови и подумала: если уж оборотень смог учуять носовое кровотечение до его начала, то лупгару и подавно.
— Ээ… Спасибо.
Я старалась, чтобы прозвучало вежливо. Лед снопа хрустнул. В рукав вылилось еще немного холодной воды.
Замечательно.
— Да не за что, Дрю. Мы сегодня вечером за гамбургерами. Хочешь, принесу и тебе? — В его голосе звучала надежда.
Мне сдавило грудь.
— Нет. — Конечно, не хотелось омрачать ему день, но что поделаешь. — Пока донесешь, остынут. Я перехвачу что-нибудь в столовке.
Спускаясь по лестнице и слыша за собой его молчание, я корила себя за то, что не сказала «да».
* * *
Рядом с часовней, где проходили учебные бои, располагался огромный длинный зал — для мальчиков, — где в пол были вмурованы ванны с каменными Портами. Ванны здесь имелись и маленькие — индивидуальные, — и большие. И, насколько я поняла, они никогда не пустуют.
Для девочек предназначался зал не меньше: четыре вместительные ванны, в каждой из которых можно спокойно утопиться вдвоем-втроем, шесть душеных кабинок, гранитный пол — все сияло и блестело. Но в углах воняло плесенью — видимо, не помогала даже хлорка. Зато было тепло, в ваннах булькало и журчало, над ними поднимался пар. И я тут одна.
Я опустилась в самую дальнюю от двери ванну. Одежда комом лежала у бортика. Пакет со льдом я, не глядя, кинула в ослепительной чистоты мусорное ведро, и теперь он свешивался с края, капая водой на пол. Ну и пусть.
Мутная жидкость — не-совсем-вода — бурлила и пахла минералами, их привкус назойливо приставал к нёбу. Консистенцией жидкость сильно отличалась от воды — вязкая, как желе. Первые несколько секунд она обжигает, а потом обволакивает кожу, и пузырьки становятся совсем прозрачными. Такие ванны в разы увеличивают скорость заживления ран, что очень важно — бои здесь серьезные.
Для мальчиков.
Так странно расхаживать по раздевалке в полном одиночестве. Не менее странно было занимать двухкомнатные апартаменты, тогда как все мальчики спали в общих спальнях. Никто из них не мог похвастаться множеством книжных полок — правда, пустых, — CD-плеером и персональным «куратором», следящим за каждым их шагом. Или компьютером, предоставленным в полное личное распоряжение, с выходом в сеть и с закладками на сайтах интернет-магазинов. И лежащей в аккуратном пакетике тут же на столе из розового дерева кредитной картой, зарегистрированной на ООО «Рассвет». И памяткой, как оформлять доставку товара — с адресом почтового отделения и номером ящика.
Бpp. Папа никогда не пользовался кредитками. По крайней мере, своими. Охотнику куда удобнее иметь наличные. Но здесь, чтобы содержать подразделение Братства, нужны большие деньги.
Изнутри Школа не казалась такой огромной, как описал ее Кристоф. Что тоже странно. Я специально не выходила ни на один сайт, который мог бы раскрыть мое местонахождение, например, с GPS-пеленгатором, чтобы узнать точные координаты Школы, или с базой данных собственников, чтобы выяснить, кто владелец земли. И конечно, даже не пыталась проверять, есть ли запросы по поводу исчезновения меня или Грейвса. Знать не помешало бы, но нельзя оставлять следы на общедоступном компьютере. Это перечеркивало весь шопинг, да и сам по себе компьютер. С таким же успехом он мог быть просто куском пластика.
Расписание занятий — мастерство перевоплощения, история, алгебра, граждановедение — я нашла у себя на двери через два дня после приезда. В первый же день выяснилось, что это какая-то коррективная фигня, и я, зашвырнув скомканный листок в дальний угол, стала доставать Дилана, чтобы мне дали серьезные предметы. Даже урок по мастерству перевоплощений ничего особенного собой не представлял: целый час пятеро парней-дампиров травили пошлые анекдоты и краем глаза наблюдали за мной. Историю вел препод-блондин. Этот в паузах между предложениями просто испепелял меня взглядом.
В общем, ни на одном уроке я подолгу не задержалась. Гораздо интереснее было вертеться поближе к арсеналу. Грейвс меня за это отчитывал, мол, пропускать нельзя, это так важно.
Ага. Нужно мне ваше граждановедение, как же. Разве всем не наплевать, чем я занимаюсь? Им важнее, чтобы я никуда не выходила! Разве мне самой не наплевать — теперь, когда мой мир перевернулся с ног на голову? Теперь, когда папы нет…
Не думай об этом!
Стенки и дно ванны были скользкими и шершавыми одновременно. Нащупав скамейку, я села и раскашлялась. Потом зачерпнула в ладони не-совсем-воды и ополоснула лицо. Успокаивающее тепло проникло в ноющие синяки под глазами, и у меня вырвался вздох, больше похожий на всхлип. Эхо запрыгало по гладким каменным стенам и запотевшим зеркалам.
Сегодня, как и до этого, я думала: интересно, а моя мама когда-нибудь сидела именно в этой ванне? И прислушивалась ли она к эху своего голоса, мечущемуся по стеклу и металлу… И было ли ей когда-нибудь одиноко…
Она была членом Братства. По крайней мере, так мне сказали Кристоф и Дилан. Но никто не хотел о ней разговаривать, словно ее стеснялись или стыдились. И я даже не знала, училась ли она здесь. Школа хоть и большая, но по сравнению с целым миром совсем маленькая.
Да и студентов немного — около четырехсот. Здесь нет вертолетов, которые в случае тревоги поднимутся в воздух. Хотя кто их знает, от Кристофа мало чего добьешься. Просто я пыталась как можно дольше не думать об этом. Не получалось.
Я распахнула глаза. He-вода с легким потрескиванием стекала и разлеталась на белые брызги. Мокрые курчавые пряди волос стремились подпрыгнуть вверх. Я дотронулась до гладкого кусочка металла на шее и вздрогнула, как будто ткнула в синяк. Медальон кисел чуть ниже ямки между ключицами — тяжелый, серебряный, размером с мой большой палец. На крышке гравировка — сердце и крест, на оборотной стороне, которая прижималась к коже, — непонятные символы. Я привыкла видеть медальон на папе. И теперь, когда я замечала серебристый блеск и зеркале или случайно касалась медальона рукой, по телу пробегала дрожь, как будто я попала пальцами и электрическую розетку. Я не должна его носить, это неправильно!
