Дверной проём в конце вагона вёл в большое рабочее помещение, изобилующее компьютерами, картотеками, микроскопами и как минимум одним роскошным химическим набором.
Бордовый сидел перед одним из компьютеров, светя профилем.
– Проклятье, Стью, – брюзгливо сказал он. – Я же говорил тебе не ходить в здешний сортир. Ходи в один из... – он глянул на нас и замер посреди высказывания, расширив глаза и уставившись на пушку Мёрфи.
– Этой ночью Стью отдыхает, – дружелюбно сказал я. – Где ваш босс?
В дальнем конце комнаты открылась дверь и вошла молодая женщина среднего роста. На ней были очки и лабораторный халат, и ни то, ни другое не далало её внешность менее, чем великолепной. Она посмотрела на нас, потом на Бордового и сказала с идеальным британским акцентом:
– Ты идиот.
– Ага, – сказал я. – Хорошего помощника трудно найти.
Женщина в лабораторном халате посмотрела на меня тёмными, глубокими глазами, и я ощутил нечто вроде призрачного давления на виски, как будто по моей коже скользили извивающиеся головастики. Это была попытка прямого ментального вторжения, но я достаточно практиковался в своей защите и не собирался сдаваться перед чем–то настолько очевидным. Я усилием воли оттолкнул атакующие мысли прочь и сказал:
– Не смотри ей в глаза, Мёрф. Она вампир. Красная коллегия.
– Учту, – сказала она, не сводя пушку с Бордового.
Мгновение вампирша смотрела на нас обоих. А потом сказала:
– Можете не представляться, мистер Дрезден. Я баронесса ЛеБлан. И наши народы в данный момент не воюют.
– Я всегда немного путался в юридических тонкостях, – сказал я. У меня было при себе несколько штучек, которые я мог использовать для собственной защиты. Я был готов использовать любую из них. Вампир в ближнем бою – не то, над чем стоит смеяться. ЛеБлан могла оторвать мне три или четыре конечности за время, нужное, чтобы достать пистолет и выстрелить. Я внимательно следил за ней, готовый действовать при малейшем признаке атаки. – Мы оба знаем, что война в конечном счёте начнётся снова.
– Вы вдалеке от чего–нибудь существенного вроде вашей территории, – сказала она, – и вы нарушили границы моей. По Соглашениям я буду в своём праве, убив вас и похоронив туловище и конечности в разных могилах.
– Вот где проблемы с этим заездом, – пожаловался я Мёрфи. – Нет ничего по-настоящему страшного в Туннеле Ужаса.
– Ты вернул свои деньги, – указала она.
– А, и вправду, – я слегка улыбнулся ЛеБлан. – Послушайте, баронесса. Вы знаете, кто я. Вы кое-что делаете с разумами людей и я намерен это остановить.
– Если вы не уберётесь, – сказала она, – я буду считать это актом войны.
– Ура, – сказал я монотонным голосом Бена Штейна[6], крутя указательным пальцем в воздухе, как новогодней трещоткой. – Я уже начал однажды войну с Красной Колегией и с удовольствием сделаю это снова, если это будет необходимо, чтобы защитить людей от вас.
– Это иррационально, – сказала ЛеБлан. – Полностью иррационально.
– Объясни ей, Мёрф.
– Он полностью иррационален, – сказала Мёрфи искажённым тоном.
Мгновение ЛеБлан спокойно меня оценивала. Потом она слабо улыбнулась и сказала:
– Возможно, физическая конфронтация – не лучшее решение.
– Правда? – нахмурился я.
Она пожала плечами.
– Не вся Красная Коллегия – кровожадные наркоманы, Дрезден. В моей здешней работе нет зловещих намерений. Фактически, даже наоборот.
Я склонил голову.
– Забавно. Вся эта куча трупов свидетельствует иное.
– У процесса действительно есть свои побочные эффекты, – согласилась она. – Но уроки, вынесенные из них, послужат улучшению моей работы и сделают её более безопасной и эффективной. Честно говоря, вам стоило бы поддержать меня, Дрезден, а не пытаться прихлопнуть.
– Поддержать вас? – я слегка улыбнулся. – Только потому, что вы думаете, что ваша работа чертовски замечательна?
– Я создаю любовь.
Я разразился хохотом.
Лицо ЛеБлан осталось неподвижно-серьёзным.
– Вы думаете, что это... это искажение человеческих чувств в нечто, чего они не желают – любовь?
– Что есть любовь, – сказала ЛеБлан, – если не серия электрохимических сигналов в мозгу? Сигналы могут быть скопированы, как любое другое ощущение.
– Любовь больше, чем только это, – сказал я.
– Вы любите эту женщину?
– Да, – сказал я. – Но это не ново.
ЛеБлан показала свои зубы.
– Но ваши теперешние чувства тоски и желания новы, разве нет? Новы и полностью неотличимы от ваших настоящих эмоций? Что скажете, сержант Мёрфи?
Мёрфи сглотнула, но на вампира не глянула. Нехитрую ментальную атаку ЛеБлан мог запросто отразить чародей, но любому нормальному человеку, вероятно, пришла бы крышка прежде, чем он понял бы, что его разум атакован. Вместо ответа она задала собственный вопрос.
– Зачем?
– Зачем что?
– Зачем это делать? Зачем заставлять людей влюбляться?
ЛеБлан выгнула бровь.
– Разве это не очевидно?
Я коротко вдохнул, понимая, что происходит.
– Белая Коллегия, – сказал я.
Белые, в отличие от Красных, были другой породой вампиров, питающихся жизненной силой своих жертв, в основном с помощью совращения. Подлинная любовь и символы подлинной любви были их криптонитом, их святой водой. Любовь к другому человеку становилась чем-то вроде защиты, превращая само прикосновение вашей кожи в проклятие для Белой Коллегии.
ЛеБлан улыбнулась мне.
– Конечно, некоторые побочные эффекты время от времени проявляются. Но в целом, это очень маленький процент от тестовой группы. И выжившие, как вы сами убедились, совершенно счастливы. Они получают любовь, которую большая часть вашего вида редко встречает и ещё реже сохраняет. Здесь нет жертв, чародей.
– О, – сказал я. – Конечно же. За исключением жертв.
ЛеБлан вздохнула.
– Смертные – как однодневки, чародей. Они живут недолго, а затем уходят. И те, кто умер из-за моей работы, хотя бы умерли после дней или недель полного счастья. Многие, прожив более долгую жизнь, получали куда меньше. То, что я здесь делаю, потенциально может защитить смертных от Белой Коллегии навсегда.
– Это не подлинная любовь, раз она вызвана насильственно, – высказалась Мёрфи резким тоном.
– Нет, – сказала ЛеБлан. – Но я полагаю, что она вполне может вырасти на таком основании дружбы и счастья.
– Проклятье, да вы само благородство, – сказал я.
В глазах ЛеБлан сверкнуло что-то уродливое.
– Вы делаете это, чтобы избавиться от соперничества, – сказал я. – И, дьявол, возможно, чтобы повысить популяцию людей в мире. Создать больше еды.
