Эпохи сменяли друг друга, и приходили новые люди, но они всегда были не теми, не такими, как он. Привыкнуть к ним было не легко, потому что никак не оставляла мысль о том, насколько они недолговечны – даже те, кто считал себя бессмертным.
Когда-то давно, когда он привёз людям эликсир, он думал, что сможет исправить это и станет не одинок. Он ошибся. Эликсир не сделал их такими, как он. Он лишь разобщил их, разделил на тех, кто владел им, и тех, кто мог о нём только мечтать. Но такими, как он, люди не стали всё равно.
Аврора… Аврора была почти такой. Не в силу возраста и не потому, что смогла преодолеть человеческую слабость. Просто когда они стояли рядом, Аэций чувствовал, что Аврора смотрит в самую его душу. Это было странное ощущение, когда в тьму его памяти проникал слабый лучик света, и Аврора будто бы заглядывала туда, с любопытством разглядывала покрытое водорослями дно и сдувала пыль времени с остовов погибших кораблей.
Но и Аврора была не вечна. Аэций понял это четыреста лет назад, слушая отчёт Дезмонда, и впервые за долгие века ему захотелось смести со стола бумаги и статуэтки, и заорать. Он мог пережить всё. Он мог позволить упрятать себя в тюрьму на тысячу лет. И он многое мог понять, – но не то, как могла кучка дикарей убить Аврору, самую вечную из людей.
«Какие-то стержни». За одни только эти слова всех, кто касался своими грязными руками Атлантиды, хотелось убить. Они не понимали ничего – как и тогда, много веков назад, когда сгубили девятерых. И вечная, как сам космос, Аврора должна была погибнуть от глупости и недалёкости дикарей.
Дезмонд просил больше не появляться на Земле – Аэций не стал бы делать этого и сам. Он вычеркнул Землю из всех звёздных карт, потому что не хотел ничему учить людей, которые посмели убить Аврору. И тщетно было говорить себе, что они не виновны, что они не ведают, что творят. Тщетно было убеждать себя, что те, кто живёт на Земле теперь, ничего не знали, не знают и не могут знать.
«Они убили Аврору», - только и билось в голове, когда он думал о маленькой планетке на краю галактики, где вершилась когда-то судьба Империи.
И всё равно, не в силах поверить, он тянулся щупальцами разума туда, в глубину космоса, будто мог что-то почувствовать сквозь даль световых лет.
Дезмонд не ошибался. Аврора была мертва. Авроры не было там. Но Аэций всё равно, вновь и вновь, запрещая себе думать о Земле, продолжал смотреть на звёздное небо и отыскивать её среди маленьких крапинок звёзд, чтобы отправить мысленный зов, на который ответа не было и не могло быть. И всегда получал в ответ тишину.
Этой осенью ничего не могло измениться. Она была лишь одной из сотен, таких же точно, погибших давным-давно. Но, снова стоя у окна, он смотрел в темноту и звал.
Ответа не было. Но что-то было не так, и Аэций понял что. Не было и тишины, которую называют «смерть».
Сердце гулко ухнуло в груди, и он потянулся ещё раз – и будто отдернули руку в темноту, почувствовав его в ответ.
Аэций развернулся резко и почти ударил пальцами по панели вызова.
- Дезмонд? – бросил он.
- Эм… Его нет, магистр. Третью неделю нет.
- Как только вернётся – ко мне.
***
- Мальчики, у вас не занято?
Дезмонд поморщился и покосился на Ричарда, который тут же подобрался и распустил хвост.
Двое девочек с приятными личиками, почти не подпорченными тоннами косметики, стояли напротив и улыбались.
Ричард улыбался тоже. Он явно собирался взять девочек в оборот.
Странно, но при том, что Дезмонду нравилось смотреть на хрупких созданий с пышными гривами разноцветных волос, он не испытывал к ним ни малейшей тяги – ни сейчас, ни во все прошедшие сотни лет.
«Наверное, со мной что-то не так», - вспоминал он частенько в таких случаях слова Каллена. Впрочем, не испытывал он тяги и к мальчикам, которые в большинстве своём были грубы и угловаты, и ни в какое сравнение не шли с теми, кто мог бы привлечь его внимание.
У Ричарда подход был кардинально иной. Мальчиков он тоже не любил. Зато любая девочка, во внешности которой можно было бы отыскать что-то красивое, немедленно признавалась красавицей и дамой сердца – обычно не более, чем на пару недель. Ричард не разбирал, состоят ли его избранницы в браке или свободны как ветер. Любительниц он предпочитал профессионалкам, но не брезговал и последними, и в результате регулярно находил на свою задницу проблемы, решать которые обычно приходилось вдвоём – потому что привлекать к вопросу кого-то ещё было попросту стыдно, а сам Ричард мог наделать ещё больше шума и найти новую порцию проблем.
Так и сюда, на небольшую индустриальную колонию на самой границе с содружеством Мадо, Дезмонд прилетел для того, чтобы спасти Ричарда от скандала и казни, связанного с дочкой какого-то сенатора, но дочка оказалась забыта уже на третий день, и Ричард спокойно перебирал другие варианты, продолжая вяло бороться с последствиями своего поведения в лице судебных приставов, разыскивающих его по всей местной республике.
- Нет, спасибо, - ответил Дезмонд на заговорщицкий взгляд Ричарда и встал. Потом посмотрел на девочек и кивнул – присаживайтесь, его хватит на двоих.
Он уже собирался уходить, когда Ричард поймал его за руку, так что Дезмонду пришлось обернуться.
- Ты ведь не бросишь меня тут?
- Именно это я и сделаю, Рич.
- Да нет, я не про… - он быстро улыбнулся девушкам, - милых дам. Я спрашиваю, ты без меня не улетишь?
Дезмонд покачал головой. Улетать он не собирался, хотя и очень хотелось. Настроение было не то, чтобы всю ночь торчать в одиночестве. Правда общество девочек его всё равно не устраивало – он предпочёл бы видеть рядомодногого только Ричарда – с которым можно было напиться так, чтобы к утру не помнить ничего.
Эта планета действовала на него угнетающе, хотя ничего особенного в ней не было – не было от слова совсем. Две луны, несколько крупных городов и средний уровень развития промышленности, никакого перебора – ни в урбанизации, ни в любви к природе. Просто ещё один мир. Мир, который неуловимо напоминал ему другой, в котором Дезмонд был не так уж давно.
Миров этих были сотни, и иногда они начинали сливаться в голове в одно разноцветное полотно, так что Дезмонд забывал, что и где видел, где сколько лун и какая планета чем живёт. Все эти сведения собирались и просто отправлялись в аналитический отдел. Там те, кто не испытывал любви к оперативной работе, разбирали по полочкам полученные сведения и давали рекомендации – вступить в контакт, установить скрытый патронаж или попросту уйти. Дезмонд мог наложить право вето на их решение, как и второй магистр – Аэций – но никогда этого не делал, искренне считая, что аналитикам видней. Только дважды он вмешивался – один раз, когда речь шла о Земле. И ещё однажды, когда видел отчётливо, что планета бесполезна, но не мог смотреть на то, что происходило на ней.
К варварству Дезмонд привык – будь то варварство аграрное или индустриальное. Но варварство продолжало казаться ему чем-то чуждым, потому что он не мог его понять.
И в то же время потерю прежней жизни он перенёс относительно спокойно – отчасти потому, что уже успел отвыкнуть от жизни Великих Домов к тому времени, когда Империя рухнула окончательно, а отчасти потому, что у него оставалась Интака.
Интака стала ему домом – в полном смысле этого слова. Её сады и парки, каменистые берега океана и далёкие звёзды на прозрачном небе, не тронутом копотью городов, оказались на удивление близки его душе, срослись с ней и давно уже стали частью его самого. Оттого и легче давались путешествия на другие миры, что всегда вдалеке, в черноте ночного неба он мог отыскать свой маяк и вернуться домой.
Среди тех немногих миров и людей, которые он запомнил, была Земля, с оставшейся на ней упрямой Инэрис. Дезмонд часто думал о ней, пытаясь соотнести то, что он знал об Инэрис из собственной молодости, и то, что он увидел собственными глазами.
Картинка срасталась с трудом, слишком мало общего было между этими двумя людьми, а времени, чтобы разобраться во всём, Инэрис ему не дала.
