Отчетливо хлопнула входная дверь, спустя некоторое время – еще раз. И опять ни звука.
Лишь когда скупое зимнее солнце добралось до кухонных окон, а случалось это хорошо за полдень, в коридоре раздались шаги.
Майра! Они с мамой ходят по-разному.
Сестра щелкнула запором и проскользнула внутрь. Ей очень шло клетчатое платье с белым воротничком. Небось, к Орму бегала – вон как раскраснелась. А он ее булочками угостил. Я чуяла запах сдобы.
– Карин, ты здесь?
Куда же я денусь?!
Майра присела передо мной на корточки.
– Слушай, мама говорит, тебе все привиделось. Не бывает такого колдовства. Это дар твой подвел. И раз такое случилось, власть над ним уже не вернешь. В общем, она договорилась с Брунном, он повез ее в Снею, сама понимаешь зачем. За кем. Клянется, что другого способа нет. Надо уничтожить твою звериную половину, пока связь с телом еще крепка. Чем дольше, тем трудней будет его вытащить, сама знаешь.
Я знала. Первый урок, который преподала мне бабушка: нельзя слишком долго оставаться в зверином обличье, иначе человеческое тело сольется с Небылью и не сможет принять твой дух. Пара недель, самое большее месяц – и Карин Эльс навсегда останется изящной красоткой с усами и хвостом.
Майра вдруг наклонилась и почесала меня за ухом.
Я стукнула ее по руке мягкой лапой.
– Брось, – фыркнула сестра. – Все кошки это любят.
Еле удержалась, чтобы не выпустить когти.
Я не кошка! То есть сейчас кошка, и люблю быть кошкой, но все равно я человек.
– Тебе, может, во двор надо? – осведомилась Майра, с беспокойством оглядывая кухню. – А то сидишь тут весь день…
Она боится, что я сделаю лужу под столом?!
Ладно, мне в самом деле надо в кустики. И глоток воздуха не повредит.
– Я ей говорю, не спеши, – продолжала Майра, отпирая защелки на двери. – Есть же другие храмы, другие боги. Поспрашивай. Вдруг их служители помогут. Даже Свен и Свяна не только любовью заправляют. Тайны сердца, выбор, предназначение, истинный путь и такое прочее. Может, это то, что надо? Или напишем Вере, пусть спросит этого своего…
Я подняла голову, пытаясь заглянуть Майре в глаза, и она замолчала.
– Ну да, Керст далеко. Пока туда, пока обратно…
Морозный воздух бодрил, сугробы искрились на солнце. Утоптанная дорожка, бегущая от заднего крыльца, казалась такой чистой, такой манящей.
Знаю, мама желает мне добра – как его понимает. Но зачем спешить? Зачем вот так тишком, подло? Почему она хотя бы не зашла ко мне? Боялась, что после этого духу не хватит?
Майра стояла в дверях, кутаясь в темную шаль, и выжидательно глядела на меня.
Выбор, говоришь?..
В три прыжка я взвилась на забор и перескочила на крышу соседского сарая.
– Ночка! – летел мне вслед звенящий голос сестры. – Куда ты, дурочка? Уши отморозишь!
Даже перед статуей Дакха-правдовидца я не смогу сказать, что она нарочно дала мне улизнуть.
Выпустила по нужде – и только. По большой нужде. По делу жизни и смерти.
Глава 3,
в которой я достучалась до небес
Рауд сбежал на мощеную площадку перед главным входом Даниш-хуза. На каменной поверхности не было ни снега, ни наледи, словно по ней с метлами и щетками прошелся отряд усердных дворников. Но дальше их рвение иссякло: в начале дорожек, исчезающих в глубине сада, уже виднелись снежные разводы.
Через десяток шагов разводы сменились наносами, которые росли, пока не сомкнулись в сплошное белое поле с протоптанными кое-где тропинками. В фонтане тоже лежал сугроб.
«Уеду, и совсем заметет», – подумал Рауд. Но досада исчезла, не успев лечь камнем на сердце. Уж больно хорош был день. Небо синело густой морозной синевой, сад искрился под солнцем. Казалось, каждая снежинка хвастает перед другими блеском ажурного платьица.
Из аллеи показался старый Фролли. Голые липы зябли в обносках последнего снегопада, и такой же сиротской, куцей была беличья шубейка управляющего, вытертая на боках и рукавах.
Фролли беззвучно шевелил губами, то и дело замирая на месте, будто в раздумье.
Увидел Рауда и заспешил.
– Ох, господин! – казалось, ноги в развалистых овечьих сапожках не поспевают за хозяином. – Что же вы нараспашку? Замерзнете!
– Не замерзну, – Рауд криво усмехнулся.
Забавно. Кроме легкого полушубка из нерпы, который он накинул, выходя на прогулку, и парадной волчьей дохи, зимней одежды у него не было. Даже шапки – ни одной.
– А ты что опять в рванье, как бродяга?
– Зря вы так, господин, – обиделся Фролли, поглаживая облезлую полу. – Хорошая шуба, удобная. А та, новая, больно велика, не повернуться в ней. И дышать тяжко…
Рауд помнил Фролли Фокеля седым, морщинистым, но с цепким умом, в котором умещались все хозяйственные цифры. «Не человек, а гроссбух», – любил шутить отец.
– Вы бы пожили еще, господин, – ворчал старик, болезненно щуря глаза и шмыгая носом. – А то наезжаете как в гости. Опять же, завтра снег, сами говорили.
– Снега я не боюсь.
– Не боитесь… Понятно, что не боитесь. А все равно – куда спешить? Кто вас там ждет?
– Ты знаешь кто, – проронил Рауд.
– Ох! Конечно… Тогда – конечно.
Старик закивал так истово, что шапка-треух съехала ему на лоб, и голова, видно, закружилась – бедняга чуть не упал. Пришлось поддержать.
– Раз зовет, надо ехать, – бормотал Фролли. – Понял, что не прав был, нужны вы ему, без вас никак. Теперь все образуется, все будет, как раньше. Глядишь, и госпожа вернется, и молодой господин…
Рауд промолчал.
Он бы с радостью остался в Даниш-хузе еще на неделю. Но выезжать следовало завтра – иначе он не успеет перехватить принцессу в Лейре.
– Папа!
Вильда, статная, красивая еще женщина, подошла скорым шагом и сунула Фролли трость.
– Простите, господин, – она коротко поклонилась Рауду. – Папа, идем.
Муж и старшие дети Вильды служили при усадьбе, сама она числилась в доме кастеляншей, но давно управляла всем поместьем вместо отца, и Рауд платил ей как доˆлжно. Даниш-хуз невелик, удален от столицы, дела здесь решались по-семейному.
Фролли не дал себя увести.
– На перекладных поедете, господин? – Старый управляющий искренне верил, что до сих пор распоряжается в Даниш-хузе. – Послать на станцию, чтобы вам придержали хороших лошадей?
– Не нужно. Поеду по зимнику, на своих. Иначе придется расчищать дорогу всем подряд.
Рауд поморщился, давая понять, что разговор ему неприятен.
Но старик не отставал:
– Так, может, мамок запрячь?
– Зачем? У меня один сундук.
– Негоже это, – Фролли сокрушенно вздохнул. – Отец ваш, бывало, по зимнему времени одних шуб с собой возил не меньше дюжины. Не от холода, само собой… для поддержания реноме!
Рауд взглянул на Вильду, и та твердо взяла отца под руку.
– Папа, ты не поможешь мне со счетами? Не могу разобраться…
Рауд отвернулся и зашагал по главной аллее. Перед ним вилась легкая поземка, разметая с дорожки заносы. Потом дорожка кончилась, и снег, сминаясь, утаптываясь сам собой, вкусно захрустел под подошвами. Студеный воздух был сладок, как ключевая вода.
Деревья подступили со всех сторон, и сад сделался похож на лес. Рауд улыбнулся двум нахохленным снегирям на ветке. Пух на розовых грудках затрепетал от теплого ветерка. Птицы вытянули шейки, глядя на человека черными бусинками глаз, и уселись вольготнее.
Когда однажды в детстве Рауд сказал приятелю из деревни, что снег теплый, тот посмотрел на него, будто на сумасшедшего.
Давние воспоминания вызвали улыбку, и Рауду захотелось – как тогда – упасть лицом в сугроб и вбирать в себя пушистую свежесть до тех пор, пока кровь не загудит от избытка силы и не почудится, что он летит над землей, оседлав вьюгу… При всей красоте и роскоши Белого замка, именно здесь, в Даниш-хузе, Рауд был по-настоящему дома.
Он выкарабкался из снежных перин, взмахом руки очистил одежду и рассмеялся. Казалось, во рту тает мятный леденец. Мороз пощипывал за нос, за кончики ушей, робко щекотал под распахнутым полушубком, словно не веря: можно? Правда?
