Гэнси всё же, наверное, здесь бы понравилось. Это было одно из тех мест, где время казалось неуместным, особенно в такой вечер: пёстрый свет распылялся сквозь листья, скворцы пели среди близко натянутых телефонных проводов, старые люди в старых грузовиках медленно проезжали мимо – всё это выглядело так, будто могло случиться двадцать лет назад.
— Три, — произнесла Персефона, — очень сильное число.
Уроки с Персефоной были чем-то непредсказуемым. Он никогда не знал, входя, что он собирается выучить. Иногда он так и не понимал этого, выходя оттуда.
В этот вечер он хотел спросить у неё о Море, но было трудно задавать Персефоне вопрос и получить ответ, когда тебе этого хотелось. Обычно такое срабатывало лучше всего, если ты задавал вопрос прямо перед тем, как она собиралась в любом случае дать ответ.
— Как трое спящих?
— Конечно, — ответила Персефона. — Или три рыцаря.
— Три рыцаря?
Она указала, привлекая его внимание, на большую ворону ли ворона, медленно прыгающего на другой стороне дороги. Было сложно сказать, думала ли она, что это было знаменательно или просто смешно.
— Были там однажды. А ещё три Иисуса.
Это заняло у Адама минуту.
— О Боже. Ты имеешь в виду Отца, Сына и Святого Духа?
Персефона покрутила маленькой рукой.
— Я всегда забываю имена. Три богини тоже. Думаю, одну звали Война, а другая была ребёнком... Не знаю, я забываю детали. Три – важная часть.
Он лучше играл в такие игры, чем прежде. Лучше угадывал связи.
— Ты, Мора и Кайла.
Может, сейчас было время поднять этот вопрос...
Она кивнула или качнулась, или и то, и другое.
— Три – стабильное число. Пятёрки и семёрки тоже хороши, но три лучше всего. Всё всегда растёт до тройки или сжимается до тройки. Лучше всего начать с этого. Два – ужасное число. Два для соперничества, борьбы и убийства.
— Или для брака, — подумав, добавил Адам.
— Одно и то же, — ответила Персефона. — Тут три доллара. Пойди внутрь и купи мне вишнёвую колу.
Он так и сделал, стараясь думать всё время, как спросить об использовании своего видения для поисков Моры. С Персефоной было возможно и такое, что они в действительности говорили об этом всё время.
Когда он вернулся, то внезапно сказал:
— Это последний раз, не так ли?
Она продолжила раскачиваться, но кивнула.
— Я думала поначалу, что ты мог бы заменить одну из нас, если бы что-нибудь случилось.
Потребовалось много времени, чтобы у предложения появился смысл, а когда он, наконец, его понял, чтобы удержаться от ответа, понадобилось ещё больше времени.
— Я?
— Ты очень хороший слушатель.
— Но я... я... — Он не мог придумать, как закончить фразу. Наконец, он выдал: — Уезжаю.
Хоть он и сказал это, он знал, что имел в виду не то.
Но Персефона просто произнесла своим тонким голоском:
— Но теперь я вижу, что так никогда не будет. Ты как я. Мы действительно не как другие.
Другие кто? Люди?
Ты непостижимый.
Он подумал о том моменте на вершине горы с Блу и Ноа. Или в зале суда с Ронаном и Гэнси.
Он больше не был уверен.
— Нам действительно лучше в собственной компании, — сообщила Персефона. — Иногда это делает всё сложнее для других, когда они не могут нас понять.
Она пыталась заставить его что-нибудь сказать, установить какие-нибудь связи, но он не был уверен какие. Он выдавил:
— Не говори, что Мора мертва.
Она раскачивалась и раскачивалась. Тут она остановилась и посмотрела на него своими чёрными-чёрными глазами. Солнце опустилось за линию деревьев, делая чёрным кружево листьев и белым кружево её волос.
У Адама перехватило дыхание. Он спросил тихим голосом:
— Ты можешь увидеть собственную смерть?
— Любой её видит, — мягко сказала Персефона. — Хотя большинство людей заставляют себя перестать смотреть.
— Я не вижу свою собственную смерть, — сообщил Адам. Но как раз, когда он это сказал, он ощутил, как уголок знания вгрызся в него. Смерть была сейчас, она наступала, она уже случалась. Где-то, когда-то он умирал.
— Ах, видишь, — произнесла она.
— Это не то же самое, как знать как.
— Ты не сказал как.
То, что он хотел сказать, но не мог, потому что Персефона бы не поняла, это что он был напуган. Не наблюдением чего-то такого, как это. А тем, что однажды, он не будет способен увидеть что-то ещё.
Что-то настоящее. Мирское... Человеческое.
«Мы действительно не как другие».
Но он думал, что, может быть, он был таким, как другие. Он думал, он должен быть таким, потому что его глубоко заботило исчезновение Моры, и его даже ещё глубже заботила смерть Гэнси, и теперь, когда он об этих моментах знал, он хотел что-нибудь с ними сделать. Ему это было нужно. Он был Энергетическим пузырём, тянущимся к другим.
Он сделал дрожащий вдох.
— Ты знаешь, как умёт Гэнси?
Персефона совсем немного высунула язык. Она, казалось, не заметила, как это сделала. Затем сообщила:
— Вот ещё три доллара. Иди купи вишнёвую колу себе.
Он не взял денег. Но произнёс:
— Я хочу знать, как долго тебе известно о Гэнси. С самого начала? С самого начала. Ты знала это, когда он вошёл в дверь за гаданием! Ты вообще собиралась нам сообщить?
— Не знаю, почему бы я поступила так нелепо. Возьми себе колу.
Адам всё ещё не брал купюры. Обхватив руками подлокотники своего кресла-качалки, он сообщил:
— Когда я найду Глендовера, я попрошу его о жизни Гэнси, и вот как всё будет.
Персефона просто смотрела на него.
В его голове Гэнси дрожал и брыкался, покрытый кровью. Только теперь это было лицо Ронана... Ронан уже умирал, Гэнси собирался умереть... Где-то, когда-то. Такое происходило?
Он не хотел знать. Он хотел знать.
— Тогда скажи мне! — воскликнул он. — Скажи мне, что сделать!
— Что ты хочешь, чтобы я сказала?
Адам отскочил от кресла так быстро, что оно бешено раскачивалось без него.
— Скажи мне, как его спасти!
— На какое время? — поинтересовалась Персефона.
— Хватит! — сорвался он. — Хватит! Прекрати быть такой... такой... широких взглядов! Я не могу смотреть на большую картинку всё время, или в чём там смысл? Просто скажи, как мне удержаться и не убить его!
Персефона задрала голову.
— Что заставляет тебя думать, что его убьёшь ты?
Он уставился на неё. А потом направился внутрь магазина за ещё одной вишнёвой колой.
— Жажда? — спросила кассир, когда Адам протянул ей деньги.
