Лизавета впервые примеряла на себя новое платье в готовом виде. Это было волнительно. Она надела чулки и сорочку, Тилечка зашнуровала на ней корсет — эх, не согнуться толком теперь, привязала на бёдра набитый обрезками тряпок валик, а потом уже принялась за бархат.
Юбка легла поверх валика красивыми складками. Тесьма серебрилась, жемчужные бусины блестели в свете свечей и магических шариков, которые тоже наконец-то поддались упорной Тилечке, и теперь она извлекала их из воздуха не хуже Сокола. Лиф сел, как влитой, рукава пришнуровались на место. Увы, на шею можно было надеть только свою подвеску листиком, как и в уши. И браслет с шармами на руку — может, это такая новая мода?
Ну что — в льняном платье жить было намного проще. Особенно — в льняном платье без корсета. Не просто не согнёшься, а вообще вся моторика другая! Неприятности начались с того, что Лизавета не смогла сама зашнуровать туфли — чудесные красные башмачки из мягчайшей кожи, те самые, неизвестно для чего купленные. Тилечка посмеялась, опустилась на пол и зашнуровала, а потом сказала, что вообще-то есть правило — сначала чулки и туфли, а корсет уже потом. И да, смысл в правиле имелся, и немалый.
Такой тюк мог передвигаться по прямой и садиться на половину стула — подушечка на бёдрах не позволяла сесть глубоко. Дышать пока было не трудно, но вроде госпожа Норберта в Палюде так и обещала, и поясняла, что талию немного утянуть, а всё остальное — только зафиксировать, чтобы грудь не болталась и чтобы силуэт был какой надо. Ладно, попробуем жить, как здешние благородные дамы. Пить, есть и танцевать.
Встал вопрос — куда девать мешочек с артефактом. Лизавета снимала его только когда мылась, и то прятала в одежду и не спускала глаз. Кожаный шнурок в вырезе открытого платья привлекал внимание. Она подумала, сняла его с шеи, нашла большую булавку и приколола к внутренней стороне корсета. Его конструкция предполагала внутри некоторые пустоты, так что можно было спрятать и более крупный предмет. Опять же, в ключевых точках всё прилегало к телу довольно плотно, так что не потеряется. Сразу же стали понятны все истории о письмах и прочих вещах, хранимых за корсажем между слоями платья.
Если по уму, то нужно было добить и головной убор. Но Лизавета не успела. И решила, что на этот раз можно, а дальше она дошьёт.
Но нужно было придумывать причёску, мать её! С Тилечкой всё получилось хорошо — локоны подобрали от висков, закололи, прибили сверху кусок украшенной сеточки — и ура, прекрасная дева готова.
Лизавета и в юности не могла похвастаться густыми и красивыми волосами, теперь же вообще грусть-тоска. Но придумалось — валик из обрезков ткани был ещё накануне сшит в кольцо, водружён на высоко поднятый хвост и обмотан волосами. Получилась симпатичная и вовсе не мелкая шишка. Уже её можно было обворачивать той же серебряной сеточкой и обматывать вокруг последним оставшимся куском серебряной тесьмы и свёрнутой в несколько рядов ниточкой бисера. И ура.
Хорошо бы посмотреться в большое зеркало, но такого Лизавета на этаже не встречала. Вдруг где-нибудь в хозяйских покоях, куда они сейчас пойдут, найдётся? Вот там и посмотрим, а далее нужно следовать правилам.
Строгий регламент вечера гласил, что подарки нужно дарить прежде всего прочего. Пока все в ясном уме и трезвой памяти. Поэтому Лизавета выкопала из сваленной на кровати одежды сумочку с розой, в которую предварительно был вложен нужный платок, и вручила Тилечке.
— Это мне? — почему-то изумилась она. — Вот прямо мне? — а потом ещё и нашла внутри платок, вспомнила, как Лизавета его вышивала, пробормотала что-то невразумительное и бросилась Лизавете на шею.
— Так, хорош реветь, у тебя глаза накрашены, — ворчала Лизавета, но ей было приятно, а Тилечка бессвязно благодарила.
Тилечка оглядела себя по частям в маленькое зеркало и осталась довольна. Сообщила, что у неё никогда в жизни не было такого прекрасного наряда, и подарки на Перелом года ей тоже не очень-то дарили, особенно — сделанные своими руками специально для неё, и выскользнула за дверь.
Лизавета подумала и согласилась — да, у неё тоже никогда не было ничего подобного. Только падать в этом платье нельзя — вышивка угробится. И наступать на подол тоже нельзя — ткань нежная, можно порвать. И смотреть, чтобы никто другой тоже не наступал. Целое искусство, чтоб им! Как они тут выживают-то со всем этим?
Впрочем, Лизавета уже видела, как — нормально они выживают. Привыкли.
Но тут вдруг вернулась Тилечка.
3.10 Лизавета и ошеломляющие подарки
Тилечка вернулась, да не одна, а с мальчишками. Вот ведь, хоть бы предупредила, а то тут вокруг тот самый первозданный хаос. Лизавета сделала вид, что косметика на столе и одежда на кровати — это нормально, и улыбнулась вошедшим, очень уж у них был торжественный вид.
Говорить начал Антонио. Необыкновенно серьёзно.
— Госпожа Элизабетта, у нас принято в эту ночь дарить хорошим людям подарки. Вы дарите нам прекрасное каждый день, хотя вроде у вас нет к тому никакого особого повода. И мы тоже придумали для вас подарок. Понимаете, сегодняшняя ночь — она особенная. Силы Тьмы ходят по улицам так же, как обычные люди, и никогда не знаешь, кто заговорит с тобой, знакомый человек или тварь из тёмного воинства. Беззащитному — смерть, а вы беззащитны. Вы родились далеко, у вас другие традиции, вам не дали нужной защиты при рождении, значит — нужно сделать это сейчас. Возьмите и наденьте, хорошо?
Он протянул ей миниатюрный золотой диск на тонкой цепочке, такой носила Тилечка, да и не только Тилечка. Вообще здесь все носили на шее кучу всего разом, даже купаться ходили с этим всем. И такие золотые диски действительно встречались чаще другого.
У Лизаветы перехватило горло. Вот, значит, как. Нужна защита. Она беспрекословно надела то, что дали, и обняла их всех разом. И чуть было сама не разревелась, хотя вроде не Тилечка. Как-то это оказалось… неожиданно.
Когда она отдышалась, то оказалось, что ещё один адресат приготовленного ею подарка тоже тут как тут. Снова одет, как принц — ну они все сегодня такие. Стоит на пороге, смотрит и изумляется.
— Госпожа моя, рад приветствовать вас, — и церемонно целует руку. — Я слышал, в далёких землях, где никогда не заходит солнце, живут несравненные красавицы. Руки их теплы, глаза — что небесные светила, а сердца открыты. Сдаётся мне, вы — одна из них, — и смотрит, смотрит, не отрывает взгляда.
Ну вот ещё, ерунда какая. Ей что, как Тилечке, комплиментов не говорили и подарков не дарили? Ей что, шестнадцать лет?
— Солнце никогда не заходит за полярным кругом, там вечная мерзлота и холодно, и там живут белые медведи, жирные тюлени и страшный зверь полный песец, — пробурчала она, чтобы ну хоть что-то сказать.
— А вы там были? — усмехнулся он.
— Нет, только слышала.
— Вот и я только слышал. И мне больше нравится вариант с явившейся к нам красавицей.
— А вдруг она дома ходит в облике белого медведя? — вкрадчиво произнёс кто-то из мальчишек, кажется — Альдо или Серафино.
— О нет, полного песца, — рассмеялась Лизавета.
А Сокол погрозил мальчишкам кулаком. Они мгновенно испарились, но он задержал Тилечку.
— Госпожа Аттилия, я, как приличный человек, начинаю ночь с подарков. Вот эта вещь — для вас, — жестом фокусника он извлёк из поясной сумки нечто и протянул ей.
Обе — и одариваемая Тилечка, и случившаяся рядом Лизавета — вытянули шеи, чтобы рассмотреть. На ладони Сокола лежала филигранная брошь очень тонкой работы, очевидно золотая, круглой формы. В центре её был укреплён крупный, с ноготь лизаветиного большого пальца, прозрачный голубой камень. Он был не огранён, а отполирован. Рисунок золотого кружева изображал венок из веточек с листьями, цветами и плодами. В чашечках цветков были укреплены крохотные жемчужинки, а плоды обозначались отполированными тёмно-красными камнями.
— Ничего себе, — выдохнула Тилечка.
