— Ты не можешь меня видеть, но я вижу тебя, — сказал светлый.
— И что, поэтому свет лучше тьмы? — завелся Самаэль.
— Да, он дает преимущество, — падший только хмыкнул, — и смысл.
— Какой к черту смысл?
— Смысл, зачем все это.
— И зачем? — помолчав, угрюмо поинтересовался Самаэль.
— Это невозможно объяснить, пока тебя окутывает сплошная тьма. Свет несет в себе сознание творца.
— Сожри дреги твою печенку на обед, — выругался падший. — Ты что, меня вербовать пришел, что ли? Вы там совсем наверху спятили, демоны вас побери?
— Как ты себе это представляешь? — невозмутимо отозвался пришелец, — что я заливаю тебе свет через глотку? Или вдуваю в твое проклятое ухо? Ты можешь измениться только сам. Но это совсем другой разговор. А вот то, что ты действительно можешь сделать — это сохранить подземный мир.
— А я что, черт побери, пытаюсь сделать? — возмутился Самаэль. — И главное, кто мне пытается указывать: какая-то светлая курица?
— Я уже объяснил, — совершенно спокойно отозвался светлый.
— Ты что, чертов пророк?
— Ты сам знаешь ответ, но отворачиваешься от него.
Самаэль убрал крыло, не выдержав, чтобы обругать светлого прямо в его безупречное, пусть и недоступное для глаз падшего, лицо. Но рядом с ним никого не оказалось, он исчез так же, как и появился.
— Да что ж это такое, — выругался Самаэль, — дреги тупеют, светлые разгуливают по аду, еще и читают душеспасительные лекции. И кому — мне!
Но потом его мысли в тишине последовали за словами незнакомца, и он понял, что тот был не так уж неправ. Самаэль собственными руками ведет их к катастрофе. Это приведет к тому, что преобразование, которое происходит в аду, он заменит его полным разрушением. Но с каких пор темные доверяли светлым? Что, если все это лишь их очередная уловка? Только вот голос, говоривший с ним, был искренним, и в нем слышна была любовь к аду. Любовь к аду? Самаэль потер уставшую голову: в последнее время он работал на износ, и даже короткая милая ночь с Грерией не помогла ему полностью восстановиться. Может, он спятил и ему все привиделось? Но призрак говорил его собственными мыслями, страхами и сомнениями. И он был прав: падший не хотел замечать очевидного.
Остановить бойню? Своими руками разрушить план, ради которого он потратил столько времени и сил? Ради того, чтобы созерцать медленное разрушение ада? Преображение — так назвал этот процесс светлый. Но Самаэль был проклятым, а для проклятых это означало разрушение. Если уйдут все души, чем будут питаться демоны судьбы? И кто вообще останется в аду? Куча демонов-бездельников и дреги в качестве их домашних животных?
Самаэль оттолкнулся от края крыши и через секунду его черные крылья развернулись над темной долиной. Полет дарил ощущение покоя и правильности, избавлял от тревог и сомнений, и он отдался ему со всей страстью своей души.
Тишина, ветер и песок. Если бы здесь были хотя бы редкие камни или островки с серыми грибами, тогда эта пустыня ничем не отличалась бы от пустых земель ада. За исключением неба, конечно, движения светил и дней, сменяющихся ночами.
Иногда Лили ловила себя на мысли, что ждет, чтобы вдали раздался знакомый свист василиска или лай гончих, но ничто не нарушало тишины. Марк провел с ней всего несколько дней, а теперь появлялся лишь временами. Лили не знала, хороший это знак или нет: пропадает он оттого, что она безнадежна, или наоборот, все идет лучше, чем он думал. И вовсе не понимала его замыслов, и причин, по которым он ее оставлял здесь, не давая никаких заданий. А просто сидеть и слушать пустыню — напоминало ей время, проведенное в индивидуальных слоях. Только миры не возникали, хотя воспоминания зачастую одолевали так, что заменяли реальность. Теперь, глядя со стороны, ей казалось, что все, что она сделала с того момента, как встретила в аду Ника, стало чередой непоправимых ошибок. Она оказалась слишком слаба. Ей следовало вернуться и обо всем забыть, пересилить себя, но она поддалась слабости. А дальше началась история ее падения. Нет, она пала вовсе не тогда, когда не смогла подняться со своего ложа в раю, а намного раньше. Но даже знай она, что это оградит ее от всех мук ада, Лили не смогла бы отказаться от одного мгновения рядом с Ником, от того дождя в вечном городе, когда они стояли рядом, от молчания, связавшего их воедино сильнее, чем любые слова на свете.
— Ник, — прошептала она, и ветер вернул ей имя, мазнув волосами по щеке.
Лили плакала, а вокруг подымались и рассыпались в прах города, моря превращались в пустыни, а пустыни — в океаны. Вечность бежала у нее между пальцев, а жизнь играла непослушными волосами. День согревал, а ночь успокаивала. Разум растворялся в безграничности. То, что она мучительно искала все эти годы — это был мир, мир с самой собой. И он не зависел от песчаных бурь, перемалывающих миры и цивилизации, не зависел от счастья и страданий, это была ее суть, сердцевина, только разглядев которую, познав и приняв, можно было стать счастливой. По-настоящему счастливой, а не на миг, с недоумением и сожалением ускользающий из рук, как песок вечности. Человеческие руки не предназначены для того, чтобы удерживать его. Впрочем, как и руки ангелов, как их крылья. В них меньше человеческой шелухи и больше сути, но им не из чего выбирать. А найти во всем этом мусоре себя — вот настоящее счастье. Все многообразие, вся песня мира — только для того, чтобы найти одно это.
— Здравствуй, — услышала Лили знакомый голос и улыбнулась, еще даже не подняв к нему голову.
— Здравствуй, Синглаф, — глаза ее светились теплом, когда она посмотрела на него.
— Я почти не поверил Марку, — прошептал он, всматриваясь в нее, — не поверил, что он смог сотворить подобное чудо, что ты смогла.
— Что он сказал тебе? — усмехнулась Лили.
— Что тебе лучше. Настолько, что я могу навестить тебя без боли.
— И как? — Лили улыбалась ему, зная, что боли нет, и зная, что с ней все хорошо. Просто хорошо, и не важно, есть ли рядом кто-то или нет никого.
— В тебе не было такого покоя даже после кокона, — заметил Синглаф.
— Да, потому что он не был моим выбором, — ответила Лили, усаживаясь на землю и обхватывая колени. — А теперь то, что я есть — это мой выбор.
— Ты говоришь те же сумасшедшие вещи, что когда-то говорил мне Марк. Но я не понимаю их. Это он научил тебя?
Лили засмеялась, глядя на Синглафа, который так и не решился приблизиться к ней, словно не понимал до конца, чем она стала.
— Нет, он помог мне, но научить этому невозможно. В этом и заключен смысл человеческой жизни — в выборе.
