— Ну, не совсем, ты меня до остановки подбросил, — хмыкнула мама.
— Не мешай каяться, — шикнул на неё отец. — Короче, всех разогнал и на космодром кинулся, чудом успел. Окончательно очухался и протрезвел только когда уже взлетели, и начало до меня потихоньку доходить. Во-первых, на тему невесты моей. Я сообразил, что она должна была быть уверена, что я уже улетел, и не совсем понятно было, какой тёмной материи она забыла у меня дома в моё отсутствие. Да и вообще, как-то вдруг вспомнилось много мелочей, и я, можно сказать, прозрел, сообразив, что не просто так кое-кто из моих друзей Аньку недобрыми словами называл. А, во-вторых, на тему этой случайной девочки. Дошло до меня, хоть и с опозданием, откуда там кровь взялась на простынях. Сроду никогда себя такой мразью не чувствовал. Даже не столько сам факт совращения приличной девочки меня расстраивал, сколько… расстались мы как-то уж совсем нехорошо. Недостойно офицера поступил, да и вообще — мужчины, но вернуться для извинений возможности не было. Командировка длинная, напряжённая оказалась, больше полугода мы там проторчали, и всё это время меня совесть грызла. Всех, с кем тогда в кабаке сидели, расспросил, выяснил, кто что помнит. Набралось много: что школьные учительницы, даже школу кто-то запомнил, и даже специальность моей пигалицы. Так что прилетел я и первым делом пошёл свою совесть успокаивать. Как был, в полевой форме с вещмешком. Звоню в дверь — и чуть прямо там не падаю, потому что открывает мне дверь бледная тень с характерным таким пузом.
Я только присвистнула на этом моменте, потому что слов не нашлось, а дальше опять подключилась мама.
— А я, собственно, расставание не так уж страшно пережила, как он себе воображал. Понимала, в общем-то, что мужик ни в чём не виноват, сама дура, и вечером я совсем не возражала. Хреново мне стало, когда я вскоре сообразила, что он мне перед уходом подарочек оставил. То есть, не просто хреново, а действительно безумно страшно. И аборт делать страшно, — убийство же всё-таки, — и как представлю, что мать на это скажет, так хоть самой голову в петлю. Думала-думала, ревела-ревела, а потом решила: раз так всё сложилось, что делать, будем жить как есть. Хотя, если бы не Верка, я бы точно рехнулась; и так нервы, и беременность ещё тяжёлая была, короче — врагу не пожелаешь. Красавца-офицера залётного вспоминала, но всё больше недобрым словом и по утрам, в обнимку с унитазом. И уж чего я точно не ожидала, так это явления его у себя на пороге. И если ты думаешь, что я была рада его визиту, ты плохо меня знаешь, — хмыкнула она.
— Не рада — это слабо сказано, — вставил отец. — Если бы могла, наверное, с лестницы бы спустила. Говорит, мне одной встречи с тобой хватило на всю жизнь, проваливай-ка ты отсюда, мил человек, а то орать буду. А я стою, и чувствую себя идиотом и просто последней сволочью. Но, думаю, нет уж, если я сейчас уйду, я себе этого точно не прощу, а беременную бабу слушать — последнее дело. Я её в квартиру задвинул, зашёл осмотреться, и мне совсем уж стыдно стало. Не жильё, каморка.
— Угу, много снимешь в центре города с зарплатой учителя младших классов, — вставила мама.
— Вот я огляделся и решил: хрен там, не пойдёт. Чей ребёнок — даже спрашивать не стал, там всё по лицу видно было. Говорю, собирайся, женщина, нечего тебе тут гнездиться, а она в ответ — в слёзы. Разозлился, думаю, не хочешь по-хорошему — будет как получится. Сам что нашёл — собрал, эту дуру в охапку и домой. Дальше опять как в анекдоте. Приезжаем — чёрный гоблин! Анька встречает, вся такая благодушная, и насмехаться ещё начала, что, мол, кого я вообще приволок. Эта — опять в слёзы, сбежать рвётся. Я окончательно озверел, на Аньку нарычал так, что больше её не видел; даже стыдно, хоть и стерва — а всё равно женщина, опять я как-то не по-человечески себя повёл. Но меня в тот момент больше беспокоила эта рёва с пузом. Я её внутрь завёл, говорю, теперь будешь жить тут, возражения не принимаются. Хожу, показываю, где кухня, где спальня, где ванная, а тут меня вызывают. Майор наш, злющий как дьявол, говорит, Зуев, так тебя разэдак, если сейчас через две минуты не прибудешь в расположение и не доложишься по форме, оформлю как дезертира и под трибунал пущу. Я вещи бросил, Леське говорю: «Мне сейчас по делу надо, через два часа вернусь, не найду тебя здесь — хуже будет». Всю дорогу прикидывал, где я эту дурёху разыскивать в первую очередь буду, потому что, честно говоря, не верил, что она действительно на месте останется. Однако возвращаюсь — мама дорогая, мало того, что барышня моя дома, так ещё и с ужином готовым.
— Это он просто себя со стороны не видел, а то бы не сомневался, что я никуда не денусь, — захихикала она. — Не видела ты, Варька, как твой отец в молодости жутко выглядел, когда бесился. Это потом уже, как с разведкой связался, стал более-менее сдержанный. Я первые минут десять вообще на том месте простояла, где поставили, шевельнуться боялась. Потом ещё немного побродила, а потом скучно стало, есть захотелось. В холодильник сунулась — шаром покати. Ещё помаялась, потом не выдержала и продукты на дом заказала. Думаю, хоть руки займу. А потом этот прибегает, взъерошенный такой весь, заморенный. Надо было видеть, как он мою стряпню уписывал, я прямо умилилась! Потом мы немного поговорили, вроде как успокоились оба, пришли к консенсусу. Мол, раз оба набедокурили, логично, что и расхлёбывать обоим. Я, правда, поначалу пыталась ещё гордость включить, но этого попробуй переупрямь.
— И чёрт его знает, сколько бы мы так прожили, — подхватил отец. — Нет, думаю, рано или поздно всё равно бы свадьбой кончилось. Потому что я смотрю — девочка действительно хорошая, вроде скромная-зашуганная, а с характером, с юмором, не дура, не истеричка, да ещё готовит. Что ещё мужику для счастья надо? Но поженила нас в итоге тёща. Приезжаю я как-то к вечеру домой, и вижу картину маслом. Сидит Леська, серая и чуть живая, вся в слезах, а тут эта грымза вышагивает и морали ей читает, мол, да как ты могла, да что ты дура делаешь. А эта сидит, руками себя обняла и лепечет что-то про «мам, ну, не сердись». Зло меня такое взяло, аж до кровавой пелены, что кто-то на мою пигалицу ругаться посмел. Я в кухню вошёл и говорю: вы, мол, гражданочка, потише, не у себя дома, и жену мою не трожьте.
— Угу, «гражданочка», — фыркнула мама. — Он её такой конструкцией многоэтажной припечатал, бедная мама пятнами пошла, я думала, ей плохо станет. Я сама там чуть в обморок не шлёпнулась, отродясь таких оборотов не слышала. Потом он её выставил, — в прямом смысле, кстати, приподнял и вынес наружу, — со словами «приходить, прежде сцедив яд и сдав в соответствующую инстанцию». Я так обалдела, что даже ничего ему не сказала. А на следующее утро он меня взял за шкирку и жениться поволок. Опять-таки, моим мнением не интересуясь. Такая вот мелодраматическая история, хоть кино снимай.
