Бек вдруг показался мне до странности уязвимым. Он долго сидел молча, обхватив кружку с кофе ладонями и глядя на меня сквозь поднимающийся от нее пар, потом сказал:
— О чем я точно не буду грустить, это о способности испытывать раскаяние.
Я нахмурилась, глядя на него, и сделала глоток кофе.
— Вы все забудете?
— Ты ничего не забываешь. Просто воспринимаешь все по-иному. Сквозь призму волчьего сознания. В волчьем обличье некоторые вещи становятся совершенно неважными. Есть еще эмоции, которых волки просто-напросто не испытывают. Это все утрачивается. Но самые важные вещи — их нам удается сохранить. Большинству из нас.
Например, любовь. Я вспомнила, как Сэм смотрел на меня еще до того, как мы познакомились в человеческом облике, а я смотрела на него. Как мы влюбились друг в друга, как это ни немыслимо. У меня больно защемило сердце, и я на миг онемела.
— Тебя укусили, — сказал Бек.
Мне уже была знакома эта его манера — задавать вопрос утвердительным тоном.
Я кивнула.
— Чуть больше шести лет назад.
— Но ты так и не стала оборотнем.
Я пересказала историю о том, как меня забыли в запертой машине, и изложила ему свою теорию о возможном противоядии, которую изобрели мы с Изабел. Бек довольно долго сидел молча, водя пальцем по небольшому кружку на боку кофейной чашки и безучастно уставившись на книги на стене.
— Это может сработать, — кивнул он наконец. — Ваша гипотеза не лишена логики. Но, думаю, чтобы все получилось, во время инфицирования нужно находиться в человеческом облике.
— Сэм тоже так сказал. Он сказал, если собираешься убить в себе волка, не нужно при этом быть волком.
Взгляд Бека по-прежнему был обращен куда-то внутрь себя.
— Ох, и все-таки это рискованно. Нельзя начинать лечение менингита, пока не удостоверишься, что лихорадка убила волка. А смертность при бактериальном менингите запредельная, даже если поймать его в зародыше и сразу начать лечение.
— Сэм сказал мне, что ради противоядия рискнул бы жизнью. Думаете, он правда так считал?
— Безусловно, — не колеблясь ответил Бек. — Но он же волк. И вероятно, останется волком до конца жизни.
Я уткнулась в полупустую кружку, глядя, как жидкость у самого края ободка меняет цвет.
— Я подумала, может, привезти его в клинику, вдруг он в тепле снова превратится в человека.
Наступило молчание, но я не торопилась увидеть выражение лица Бека.
— Грейс, — ласково произнес он наконец.
Я сглотнула, продолжая разглядывать содержимое кружки.
— Я знаю.
— Я наблюдаю за волками вот уже двадцать с лишним лет. Все предсказуемо. Каждому из нас отпущен свой срок... а потом все, конец.
— Но в этом году он же превратился в человека, хотя и не должен был, — по-детски заупрямилась я. — Когда его подстрелили, он стал человеком.
Бек сделал большой глоток кофе и забарабанил по стенке кружки пальцами.
— И для того, чтобы спасти тебя, тоже. Он превратился в человека, когда тебе грозила опасность. Не знаю, как он это сделал. И почему. Однако же он это сделал. Я всегда считал, что дело тут в адреналине, из-за которого организм решает, что стало тепло. Насколько я знаю, он пробовал проделать это еще несколько раз, но у него ничего не вышло.
Я закрыла глаза и представила, как Сэм несет меня на руках. Я почти видела это, чуяла это, чувствовала это.
— Черт. — Бек помолчал. — Черт, — повторил он затем еще раз. — Он хотел бы этого. Он пошел бы на этот риск. — Он осушил свою кружку. — Я помогу тебе. Как ты собиралась везти его в клинику? Усыпить на время поездки?
Вообще-то я думала об этом с тех самых пор, как мне позвонила Изабел.
— Наверное, другого выхода у нас нет. Иначе он не дастся.
— Нужен бенадрил, — будничным тоном сказал Бек. — У меня наверху есть.
— Я только не смогла придумать, каким образом заманить его сюда. После аварии я его больше не видела, — сказала я, осторожно подбирая слова. Я не позволяла себе надеяться. Просто не могла.
— Я знаю, как это сделать, — откликнулся Бек. — Эту часть я беру на себя. Я его приманю. Бенадрил положим в какую-нибудь котлету или что-нибудь в этом роде.— Он поднялся и забрал у меня кружку. — Ты мне нравишься, Грейс. Как бы мне хотелось, чтобы Сэм мог...
Он умолк и положил руку мне на плечо.
— Это может сработать, Грейс. — Голос у него был такой добрый, что я чуть не расплакалась. — Это может сработать.
Я видела, что он сам не верит в свои слова, но видела и то, что он хочет поверить. Пока что мне было этого достаточно.
Бек зашагал по припорошенному снежком двору, такой широкоплечий в своем темном свитере. Изабел и Оливия стояли рядом со мной за стеклянной дверью, готовые в любой миг прийти на помощь, но у меня было такое чувство, будто я смотрю, как Бек делает свои последние шаги в человеческом обличье, в полном одиночестве. В одной руке он держал кусок сырого мяса, нашпигованный бенадрилом; другая неудержимо тряслась.
Отойдя ярдов на десять от дома, Бек остановился, бросил мясо на землю и сделал еще несколько шагов по направлению к лесу. Некоторое время он стоял неподвижно, склонив голову набок в знакомой мне манере. Слушал.
— Что он делает?! — вопросила Изабел, но я ничего не ответила.
Бек рупором приложил ладони ко рту, и даже в доме я отчетливо слышала каждое его слово.
— Сэм! Сэм! — повторил он еще раз. — Я знаю, что ты там! Сэм! Сэм! Помнишь, кто ты такой? Сэм!
Бека била дрожь, но он продолжал звать Сэма из пустого заледенелого леса, пока не споткнулся и едва не упал.
Я зажала рот руками; по щекам у меня текли слезы.
Бек успел прокричать имя Сэма еще раз, а потом плечи его сгорбились, по ним пробежала волна, руки и ноги заскребли по земле, оставляя следы на тонком белом снегу. Одежда повисла на нем спутанным ворохом, он затряс головой и выпутался из нее.
Посреди двора стоял серый волк и смотрел на стеклянную дверь, глядя, как мы смотрим на него. Он отступил в сторону от одежды, надеть которую вновь ему никогда больше не было суждено, и замер, повернув голову в сторону леса.
Из-за высоких черных сосен появился еще один волк, низко опустив голову и настороженно принюхиваясь. Загривок его был припорошен снегом. Его глаза безошибочно отыскали за стеклом меня.
Сэм.
Вечер был свинцово-серым, бескрайнее небо застилали мерзлые облака, предвещавшие ночной снегопад. За окном джипа шуршали по присыпанной солью дороге шины и царапал лобовое стекло мокрый снег. В салоне, сидя за рулем, Изабел без умолку жаловалась на запах мокрой псины, но на мой вкус пахло сосновой хвоей и землей, мускусом и дождем. А сквозь них пробивался острый, прилипчивый запах тревоги. На пассажирском сиденье негромко поскуливал Джек, застрявший где-то посередине между волком и человеком. Оливия сидела рядом со мной на заднем сиденье и так стискивала мои пальцы, что мне было больно.
