Как похоже на тебя — добрую, щедрую, всегда готовую прийти на выручку! Я благодарю Господа за того парня, его школьный проект и его маму, смыслящую в моделировании не больше меня. Этот парень сейчас уже, наверное, старшеклассник, и у него вся жизнь впереди. А я задаюсь вопросом: сегодня ты разговаривала со мной как с десятилетним ребенком? И я думаю: у нас с тобой уже никогда не будет десятилетнего сына. И мне хочется знать, какие еще сюрпризы ты мне готовишь? О чем еще мы можем поговорить, а я об этом и не подозреваю? Что еще скрывается в глубинах твоей памяти, твоей абсолютной, идеальной памяти?
Я постепенно прихожу к выводу, что рано или поздно мы все же отпускаем наших умерших любимых. Нет, мы никогда не бываем к этому готовы. Нет, мы не свыкаемся с утратой. Нет, мы не устаем от скорби. И мы никогда по-настоящему не начинаем жить заново. Мы не решаемся отпустить настолько, чтобы разжать руки и упасть, поскольку воспоминания нас подводят.
Моя память неидеальна. В ней полно пробелов, как в кружеве, где пустот гораздо больше, чем нитей, из которых оно плетется. Моя память одновременно размокает от печали и иссушается от недостатка кровообращения — результата разбитого сердца. Моя память начинает что-то сама выдумывать, предпринимая безнадежные попытки утешиться. Она заполняет разрывы фантазией. Она зажмуривает глаза, сжимает кулаки и в приступе ярости падает на пол, крича и колотя ногами по стенке, — так она пытается уйти от реальности. Но чаще всего моя память просто заполняется новыми вещами. Я помню, что ел на завтрак. Держу в голове, какие продукты Дэш просил меня купить в супермаркете. Не забываю покормить собак перед сном, хотя сегодня я был слишком воодушевлен разговором с тобой и сам есть не стал. Все, что мой мозг регистрирует, все, что я прошу его освежить в памяти, отсылает мои воспоминания о тебе в более темные, запылившиеся и труднодоступные уголки моего сознания.
Вот почему я постоянно пытаюсь отключиться от происходящего, не выхожу из дома и много сплю. Дело не в том, что я не выношу общества других людей или не хочу делать свою работу. Просто каждый момент моей жизни без тебя вытесняет из памяти момент моей жизни с тобой. Я развиваюсь, накапливаю новые воспоминания и забываю тебя. А твоя память застыла, и поэтому она идеальна. Именно такую память — цельную и неизменную — я храню у себя в сердце.
С любовью, СэмПоминки Джоша походили на вечер, устроенный в честь Мередит. Ведь они оба ушли из жизни слишком рано, как сбитые с дерева неспелые яблоки. Распалась связь времен [23]. Больше всего Сэма убивало это несоблюдение последовательности. Когда Ливви умерла, конечно, было грустно. Отчаянно грустно. Настолько, что он взял и придумал «Покойную почту». Ее смерть причинила боль, но она вписывалась в естественный порядок вещей. На похоронах были дети Ливви, ее внуки и лишь небольшая часть ее друзей, поскольку она пережила многих из них. На поминках Мередит все было по-другому. И теперь, на поминках Джоша, — тоже. Ни детей, ни внуков — они еще не родились, да и не родятся уже. Зато пришли все его друзья, родители, даже родители родителей — трое из четверых. Ранний уход из жизни вызывал иные эмоции, обратил внимание Сэм, который постепенно становился экспертом в вопросах смерти.
Дэш устроил поминки в виде дегустации вина и сыров. Сэм возражал: «Похороны не бывают тематическими!» Но мнение Дэша пересилило: «Разрядить обстановку не помешает». В итоге на поминках установился привычный баланс: немного слез — немного смеха, пустая болтовня — задушевные разговоры. У Джоша было много друзей (из них он пережил лишь одного — Ноэля) и много родственников. Но, глядя по сторонам, Сэм видел большую дружную семью, объединенную не родственными, а другими — особыми — связями. Эдуардо Антигуа, первый клиент Сэма, болтал с Дэшем и братом Джоша у столика с чеддером. Эвери, Эдит, Селия и Мюриэль составили в углу стулья в кружок вместе с тремя тетками Джоша, прихватив с собой тарелку с бри и крекерами. Надя Бэнкс и Эмми Варгас обходили гостей, предлагая им сделать запись в памятной книге. Келли помогала Дэвиду настроить гитару и усилитель. Дэвид, кстати, отложил отъезд в Стэнфорд на год, решив пока остаться дома с отцом и с Келли. Репертуар Дэвида как нельзя лучше подходил к случаю, и Кайли Шеперд даже сострила, что он мог бы стать певцом на похоронах. Миссис Бенсон рассеянно укачивала отошедшего в этот день на второй план Оливера. Они вместе с мистером Бенсоном стояли у столика с гаудой и беседовали с родителями Джоша о чем-то, о чем могут беседовать родители, вынужденные присутствовать на похоронах собственных детей.
Сэма радовало, что они есть друг у друга. То, чего не могла предложить им «Покойная почта», компенсировалось обычным человеческим общением, любовью живых к живым. И Сэма радовало, что благодаря «Покойной почте» возникло так много этого общения и этой любви. Друзья Джоша подходили к миссис Аннапист и выражали сочувствие, положив руку ей на плечо. Друзья мистера Аннаписта жали его ледяную ладонь и произносили слова соболезнования. А потом они собирались привычным кружком, разбредясь по разным уголкам салона, и обсуждали все подряд: новости с работы, общих знакомых, ремонт, планы на отпуск, детей и так далее. Его же клиенты, с отцовской гордостью заметил Сэм, проявляли гораздо больше внимания к тем, кто в нем нуждался. Они, равно как и он, стали экспертами в вопросах смерти. Они знали, что сказать, кроме дежурных фраз, и как проявить участие, кроме обычного сожаления. Они прекрасно понимали, в каком состоянии находятся близкие умершего. Знали, какой кошмар их ожидает, когда первый шок пройдет. Они знали, как налаживать отношения с другими и устанавливать крепкую связь, когда все вокруг рушится. Они знали, как смеяться, сохраняя печаль в душе; как мысленно прощаться с любимыми, не отпуская их. Они сохраняли их в своей неидеальной памяти. И Сэм надеялся, что они смогут ослабить хватку чуть больше, чем обычно, ведь они тоже знают: их страхует идеальная память ушедшего любимого человека. Та, которую они хранят в сердце. Та, которая хранится на серверах у Сэма. А значит, не все напрасно.
Разговоры были отрезвляющей частью вечера. Но была еще часть, где вино лилось рекой, приглушая боль. По мнению Сэма, лучше всего в опьянении было то, что старая память переставала замещаться новой. Он мог делать что угодно, приобретать какой угодно опыт, но не потерять при этом ни одного драгоценного воспоминания о Мередит.
