в лошадей? — В голосе барыни послышался страх, неожиданно ясно вспомнилось, как больно ломаются в обращении кости.
— Что унесла бы ты, пони? — лукаво подмигнув, он повел задыхающуюся от возмущения Варвару вдоль стен домов к другой стороне площади. — Погоди пыхтеть, никогда не узнаешь, пока не перекинешься… Я бы предпочел волков — и теплее, и выносливее.
Ответить она не успела, взгляд зацепился за вертеп[1], у которого толпились дети. Временами их громкое веселье сменялось истошным визгом, некоторые бросались в рассыпную, но быстро возвращались на свои места у домика.
— Ты привел посмотреть меня на детскую потеху? — Удивленно изогнув бровь, Варя повернулась к Якову, тот нетерпеливо подтолкнул ее к вертепу.
— Давай, Брусничное солнце, будто под тебя сказка писана, ты только посмотри.
И Варвара увидела. Но сначала не сценку, по которой плясали маленькие куклы под громогласное улюлюканье. Нет, она увидела Якова. С покрасневшим от холода кончиком носа и горящими глазами. Ребенка, скрытого глубоко внутри, того самого, что не умел принимать тепло и ласку, неловко сторонился греющего дыхания в лодочку сложенных рук. Ершистого, неспособного принимать и отдающего грубо, настырно и нахраписто. Нетерпеливо метающегося горящим взглядом от нее к вертепу, потому что желание поглядеть на ее реакцию было слишком велико, почти терзало.
Она не смогла отказать себе в удовольствии нежно провести ладонью по щеке Якова. Зрачки колдуна расширились, он крупно вздрогнул, но от ледяных пальцев не отстранился, взгляд медленно опустился к ее губам, заставляя Варвару едва слышно судорожно вдохнуть.
— Прости, я…
Отдергивая руку, барыня неловко перевела взгляд на вертеп, не замечая, что Яков продолжает смотреть только на нее.
А там уже вовсю шло сражение:
Маленькая девочка защищала свою семью от страшного чудовища, меч в ее руках был деревянным, но алая ткань, развевающаяся вокруг, напоминала языки пламени, и зверь бросался из стороны в сторону, неспособный одержать верх.
«Доколи я жива, и свет любви горит в моей груди, тебе сюда не подойти!»
Стенала и прижимала к груди сверток сидящая в углу мать, в иступленном рыдании вскакивала, но понимание, что дочери она не поможет, заставляли ее опускаться на тряпичные коленки вновь. Понимание или страх? Грудь Варвары сжала тревога.
Словно завороженная, она следила за меленькой героиней, защищающей остатки своей семьи вместо взрослых родителей. Чувствовала, как холодеют кончики пальцев, когда взвивались вверх красные платочки, опускались на короткую сценку и свисали вниз кровавыми разводами. Движения девочки становились медленнее, подламывались ножки, но в голосе звенела сталь, а в ужах Варвары набатом били два слова:
«Тебе не подойти, не подойти, не подойти…»
— Это ее последняя битва. Не выдержит… — Собственный голос хриплый, надломленный, как детская сказка могла обернуться для нее такой болью? Неужели Яков настолько жесток, чтобы ему подобное бессердечие нравилось?
— Порою вера и любовь творят чудеса, гляди.
Подломились ножки, девочка упала на колени и плашмя вперед, заверещали обступившие вертеп дети, истошно зарыдал стоящий неподалеку мальчик с пронзительно-голубыми глазами и светлой копной волос. Варвару это почти добило.
Хотелось вырвать из рук актеров игрушки, закричать, что подобное недопустимо, они ведь детей ломают, с хрустом обрывают крылья надежды и веры… Господи, в мире без этого столько жестокости… Умирающая малышка перевернулась на спину, голос актера все еще шептал заветное «не подойти», когда чудовище нависло сверху, раскрылась бездонная пасть. И малышка резким движением выбросила руку с оружием вперед, целя в его грудь.
Монстр пал быстро, его тело накрыли очередным алым платком, а Глинка неожиданно для себя шумно выдохнула, вытирая нервным движением скатившуюся по щеке слезу. Руки Якова обняли сзади, острый подбородок лег на макушку.
— Не плачь, Брусничное солнце. Гляди. Будь ты в десятки раз слабее, в сотни раз мельче — ты одержишь верх, если пламя внутри тебя горит живо и ярко. Если тебе есть, что защищать.
Заликовали, захохотали дети вокруг, когда мать со свертком в руках ринулась к раненной дочери, а та тяжело поднялась на колени, уткнулась в родное плечо лицом.
Облегчение было таким сильным, таким сбивающим с ног, что Варвара разрыдалась. Громко и отчаянно, как плачут дети, услышав желанные слова утешения от взрослых. Развернулась в объятиях, утыкаясь холодным носом Якову в шею. А он продолжал гладить по спине и приговаривать:
— Полно, все-все, это вдохновить тебя должно было, чего ревешь? Хорошо же все… Сниспослал Господь на мою голову, вот так порадовал… Варя-я-я, хорошо все с девочкой, эта сказка для ребятни, погляди, ты распустилась хлеще малышни. Ну хватит тебе… Умоляю… Хватит.
Растерявшийся, он проводил пальцами по голове, скользил по позвонкам и лопаткам, прижимая второй рукой так крепко, что вот-вот должны затрещать кости.
А потом вел к снятой комнате, прижимая к горячему боку, позволяя уткнуться распухшим покрасневшим носом в мягкую ткань шинели. Отмахиваясь от засуетившейся хозяйки, встретившей их у порога.
— На ночь останемся, все оплачу.
Усаживая Варвару на кровать, он неловко отстранился, провел с нажимом рукою по лицу и зашагал к остывшему камину, пламя тут же вспыхнуло.
— Не думал, что детская забава так обернется. Пришла в себя?
Варвара неловко усмехнулась, прочистила горло.
Сумерки съели очертания улицы за окном, их комната, окруженная танцующим пламенем свечей, пропахшая вишневыми поленьями, трещащими в камине, казалась самым безопасным местом на свете, самым уютным.
— Прости мне это сомнительное веселье, самой не понять, почему не сдержалась.
Глядя на его расслабленную спину, Варвара удобнее устроилась, сгорбилась, подпирая кулаками щеки и наблюдала, как неспешно скидывает шинель на кособокий стул Яков. Он все еще настороженно косил внимательным взглядом в ее сторону, наклоняясь за порцией подготовленных хозяйкой для новых жильцов поленьев.
— Еще хорошо держишься, уверяю. Будь я девицей на твоем месте, я бы топал ногами и громко голосил еще после встречи с утопцем. Возможно, попытался бы утопиться в болотце.
— Ты не такой. — Собственный смех согрел душу, Варя готова была поклясться, что увидела, как дрогнули уголки губ глянувшего на нее колдуна.
— Ну что ты, слово тебе даю. Ну или потерял бы остатки разума, стал бы сразу величайшей колдуньей. Осмелюсь бросить в укор твоим навыкам: тебе еще до посредственной долго хромать.
То, как играючи он укусил ее самолюбие, заставило встрепенуться, схватить потрескавшимися на холоде губами глоток горячего воздуха.
— Но вчера ведь вышло без заклинаний перекинуться, не так все плохо! — В голос Варвары скользнуло неприкрытое возмущение, перемешанное с наивной, детской обидой.
Губы нахального колдуна растянулись в улыбке, Яков поспешно отвернулся, наклоняясь к пожираемым огнем поленьям в камине.
— Сама решила и перекинулась, все продумала? То-то мастерица, истинная ведьма. Попытайся
