— Я просто... э-э...
Пия замолчала. Что, собственно, она могла сказать? «Я просто решила немного пошутить, потому что ваш коллега самым бесцеремонным образом не замечал меня»? Нет, это не годится. Пия подняла тарелку с печеньем, словно делая подношение в храме бога «Забудьте Ту Глупость Которую Я Только Что Сказала».
— Я принесла вам печенья. В благодарность.
Гриффин слегка наморщил лоб, и Пия поняла, что он не помнит, кто она такая. О, черт побери все на свете! Ведь прошло всего три с половиной часа после того, как он снял Хлою с дерева, а он уже успел все забыть! В четвертый раз. Отлично. Вот уж полное и вполне характерное позорище. Надо было просто оставить здесь эту дурацкую тарелку с глупой запиской и уйти и танцевальный класс до того, как...
— Ну да, конечно, — сказал наконец Гриффин, и смущение исчезло с его лица. — Вы моя соседка. У вас скотчтерьер Хлоя, которая считает себя кошкой.
Он немного помолчал, а потом добавил с легким смешком:
— Пия.
— Да, мы с Хлоей хотели поблагодарить вас, — Пия показала на завернутую в алюминиевую фольгу тарелку, стараясь не покраснеть в очередной раз, теперь уже из-за того, что он ее вспомнил.— Мы испекли шоколадное печенье. Ну, вообще-то я его пекла. А Хлоя и Макс выпрашивали по кусочку.
— Макс — это настоящий кот?
Пию снова окатила волна глупейшего удовольствия оттого, что он все помнит.
— Да, верно. Он-то как раз и отличный спускатель с деревьев, и умеет забираться на них.
Ох нет. Неужели она снова сказала «спускатель»? Пия беспечно улыбнулась, надеясь, что Гриффин каким-то чудом не заметит, что она — самая круглая дура во всей известной части Вселенной.
— Вам бы никогда не пришлось спасать Макса.
— Ну, это не вызвало бы затруднений, мэм,— сказал Гриффин, делая вид, что прикасается к невидимой шляпе. — Это просто часть нашей работы.
— Ну а мы просто хотели вас поблагодарить, — сказала Пия, чувствуя, как ее затягивает в глубину голубых глаз.
— Спасибо, это очень мило с вашей стороны, мы тут очень любим вкусности, — улыбнулся Гриффин.
— Спасибо, — повторила Пия.
И только после этого заметила, что уже несколько раз поблагодарила его, а теперь уже благодарит за то, что он поблагодарил ее. Ну, черт...
— Ладно-ладно. В общем, оставляю вам печенье. А о тарелке не беспокойтесь. Она старая. Можете ее потом просто выбросить. Или сохранить. Или сделать с ней что угодно.
Ох боже... Она бормочет всякую ерунду!
— Ну, еще раз спасибо. Желаю вам не подвергаться опасности.
Пия бойко отсалютовала Гриффину и рванулась к двери.
Малотиражный кремовый «форд тандерберд» служил Пие самым настоящим убежищем, и аналогию эту она считала вполне удачной, ведь ее умению общаться с людьми мог позавидовать разве что Квазимодо. Она захлопнула дверцу и прижалась лбом к рулю.
— Я ему отсалютовала, — несчастным голосом пробормотала она. — Нет, меня действительно нельзя выпускать на люди без присмотра.
Танцевальный класс, бывший для Пии еженедельным спасением от всех горестей и разочарований мира уже двадцать пять из ее почти тридцати лет, на этот раз не оказал обычного магического воздействия. Пия чувствовала себя вялой, и мадам Рингуотер, ее многоопытная преподавательница искусства балета, была вынуждена довольно резко напомнить Пие, что та пропускает основные движения. Дважды!
А Пия все продолжала думать о Гриффине.
Она понимала, что это глупо, по-детски, безосновательно, но ничего не могла с собой поделать. Она целый год страдала, глядя на Гриффина издали, а в итоге это привело к полной окончательной катастрофе.
Она была самой настоящей идиоткой.
— Дорис! Сосредоточься, мерси. Я ведь отчетливо просила сделать батман тандю жете, а не батман дегаже, который ты так нечисто изобразила.
Мадам Рингуотер стукнула тростью по гладкому деревянному полу студии и резко проговорила с сильным французским акцентом:
— Faites-l’encore! Повтори снова!
Пия стиснула зубы и осторожно оторвала пальцы ноги от пола, стараясь сосредоточиться на движении и попасть в такт классической музыки.
Гриффин улыбался ей и смотрел в глаза. Дважды. Стаей даже сказала, что он заинтересовался ею, а уж Стаси-то наверняка знает. Она состоит в счастливом браке с Мэттом, похожим на Кена, супруга Барби, но мужчины до сих пор проявляют к ней повышенный интерес.
Может, она и права. Может, Гриффин действительно заинтересовался...
Потом Пия вспомнила, что Гриффин даже не узнал ее сразу, увидев на пожарной станции, и это уже в четвертый раз. Нет. Он просто был мил и вежлив, как и следует пожарному. Что он такое сказал?.. Ну да, что это просто часть их работы.
Но если бы она выглядела впечатляюще... или в ней было бы что-то особенное, что невозможно забыть... может, тогда его мимолетный интерес и мог бы перерасти в нечто большее. Но разве такое возможно? Как бы вдруг Пия стала запоминающейся?
Разве она забыла, как это ужасно — пытаться быть не такой, какая она есть на самом деле? Ей стоит лишь вспомнить первый курс колледжа... для нее все это было словно вчера, а не с десяток или больше лет назад... Она слишком хорошо помнила унижение... смущение... неудачу...
Нет. Прошлое — это прошлое. Теперь она уже зрелая женщина. Она не должна позволять всем этим детским глупостям тревожить ее. Но она позволяет.
С огромным усилием Пия выбросила из головы воспоминания и сосредоточилась на своем отражении в зеркальной стене студии. Она увидела то же самое, что видела всегда. Простую, ординарную Пию. Она была одета в серые трикотажные штаны для танцев, закатанные до бедер (которые и бедрами-то не назовешь), и она была все такой же чертовски маленькой для того, чтобы иметь хорошие формы и роскошные бедра, которым всегда завидовала у других женщин. Ее балетная рубашка с длинными рукавами была подвязана под ребрами, выставляя напоказ куда больше голой кожи, чем это обычно позволяла, себе Пия. Но это ведь танцевальный класс, а во время танцев почему-то действуют совсем другие стандарты насчет обнаженной кожи и прочего в этом роде. Пие хотелось иметь приличную грудь, которая заполняла бы верхнюю часть рубашки, но ничего такого у нее не было. У нее имелось лишь то, что дочка Стаей назвала однажды прыщиками. Маленькие выпуклости. Волосы у нее, как обычно, черт знает почему вырывались из-под резинки, и каштановые завитки прилипли к вспотевшему лицу. Пия ненавидела свои волосы. По-настоящему ненавидела.
Ладно, по крайней мере, она не заплыла жиром и не обвисла. Вообще-то она, наверное, никогда и не станет мешковатой. Внутренний голос ядовито шепнул, что это потому, что у нее и обвисать-то нечему, но Пия заставила себя проигнорировать этот голос, вечно говоривший ей всякие гадости. На самом деле не имело значения, почему она не расплывется и так далее... просто так оно и будет. Правильно? Пия не дала себе времени ответить на этот вопрос; вместо того она направила свой ум по пути, на который заглядывала очень редко.
