Ознакомительная версия.
Интересно, кто из них обронил на кресле душистую записку со словами: «Мужчина, притащи себя ко мне: я до тебя охотна»? «Если бы мне такую Манефушка написала, я бы помер от счастья», – вздохнул поэт.
По счастью, переодевание его скоро подошло к концу, и он смог наконец покинуть душную уборную и присоединиться к гостям. При этом он стал свидетелем, как в Собрание вошла семья Петра Дидимова – жена заводчика, его дочь, сын и племянник.
При виде поэта они как будто споткнулись, а Манефа даже сверкнула глазами, хотя опознать с ходу в Анакреонте Тихона они вряд ли могли. Впрочем, разве по массивной фигуре… Тот уже собрался в одиночестве скрыться в толпе и припасть к столу с яствами, как его выручила Глафира и повлекла прочь от вельмож.
– Ишь, уставилась, – прошипела она в чей-то адрес.
Один из краев бальной залы украшали с недавних пор две «античные» колонны из каррарского мрамора, заказанного Санковичем год назад в Италии. Установили же их в прошлом месяце, специально для скромников – за колоннами удобно было скрываться, а также подпирать их с небрежным видом ловеласа, выбирающего очередную жертву.
Украшала залу также замечательная ваза из кушкульдинской яшмы. Тихон вспомнил, как лет десять-двенадцать назад Акинфий показал ему невзрачный камешек, найденный в походе, а потом смочил этот обломок водою – и как засверкал он словно алмазный! И кстати, оказался непомерно тверд, стекло царапал.
Не один год, по слухам, мастера вазу яшмовую вытачивали.
С того места, где пристроились поэт с девушкой, оркестра почти не было видно. Взгляд перегораживали спины господ, широкие юбки дам и снующие между гостями лакеи. Ходили слухи, князь Хунуков намерен завести в Епанчине оркестр из одних только охотничьих рогов по примеру обер-егермейстера Нарышкина, но пока этого не случилось и выступали привычные инструменты.
– Вам нравится мой наряд, господин поэт? – спросила Глафира и легким вращением подняла слегка полы сарафана. На лице у нее была розовая маска с серебряными блестками.
– Прелестно. На менуэт и бычок не приглашаю, а вот о первом полонезе не забудьте.
– Бычка я и сама не умею станцевать, а крестьянкою вырядилась, – самокритично заметила девушка. – Пойду матушке покажусь. – И она отправилась приветить родителей, которых заметила среди гостей.
Тихон воспользовался моментом и отнял у проходившего лакея чашку левантского кофею с вишневым пирожком, по кусочку буженины и лимбургского сыру прихватил. И еще собирался, да лакей улизнул. По полу порядочно задувало из открытых дверей в сад, так что граф Балиор скоро почувствовал потребность согреться и одну за другой осушил две рюмки шалфейной водки, что рядками выстроились на пристенных столиках и властно манили господ.
Оделся бы Мольером, так не пришлось бы в сандалиях на босу ногу щеголять!
Поэт принялся высматривать среди входящих в залу гостей кого-нибудь из знакомых и приятелей, но все, как назло, обрядились в невероятные одежды и спрятали лица за масками. Фигуры их также, понятно, искажали всевозможные балахоны, рейтузы, длиннополые плащи, шотландские юбки и прочие кунштюки. Одна девица моментально привлекла внимание графа Балиора, и судя по плотной толпе молодых людей, некоторые и вовсе без всякого машкерада, это была Манефа Дидимова. Обрядилась она примерно как Тихон, и у того перехватило дыхание – никого больше в хламидах и тогах не виднелось!
– Цирцея, – пробормотал поэт, – истинно Цирцея.
Манефа тем временем осмотрелась и что-то приказала пажу, повсюду бегающему за ней. Тот вытянул руки и раскрыл перед носом госпожи серебряную табакерку. Даже от Тихона виден был блеск каменьев, украшающих безделушку.
Поэт решил, что ему тоже сейчас не помешала бы щепотка доброго табаку, чтобы утишить сердцебиение. Но Анакреонт и вест-индская трава эстетически никак не совмещались, потому он и оставил кисет в кармане обычной одежды.
Музыканты принялись играть подготовительные такты, и Тихон переключил внимание с королевы бала на поиски «крестьянки» Глафиры. Собрание быстро организовывалось. Зрелые матроны легко отдавали девиц в руки молодых людей, те также не зевали и старались ухватить объект поярче – природная краса пряталась от них за масками, и других ориентиров не оставалось. Люди посолиднее предпочитали пока переждать, дать оркестру разойтись и заодно согреть собственные кости теплым вином из Токая или кофеем. А самые старшие представители дворянства и вовсе двинулись наверх, в ломберные комнаты.
Тут наконец самые знатные господа и дамы, возглавляемые губернатором с супругою, составили десяток пар и принялись манерно кланяться и воздевать руки в менуэте. Тихон применил это время весьма творчески – вкусил пирожок с курицей и опорожнил еще один сосудец с можжевеловой водкой.
– Вы никак потерялись, поэт? – услыхал Тихон вкрадчивый вопрос и чуть не поскользнулся от неожиданности на вощеном полу.
Пока он любовался менуэтом и высматривал барышню Маргаринову, вся Манефина процессия очутилась подле него! Кадеты, пажи, наследники несметных состояний и прочие, прочие в обликах пирата, индейца, египтянина, купца и даже кизляр-аги взирали на него с откровенной неприязнью, едва прикрытой масками.
– Я Цирцея, а вы? Может быть, Алкей? Или сам бесподобный Вергилий?
Тога на Манефе была пошита из роскошного глазета. Пусть и несуразно, зато очень красиво.
– М-м… Федр.
«Анакреонт» застрял у Тихона в глотке. Уж если девица Дидимова представляет римлян, и ему нестерпимо захотелось стать одной с нею нации. Недаром же она намеком предоставила ему выбор, назвав греческого и римского поэтов.
– Восхитительно! Так мы с вами соплеменники.
Она в некотором нетерпении покрутила головой, словно отгоняя от себя прихвостней, и вновь воззрилась на Тихона. Новые танцоры тем временем уже почти все заняли места посреди залы и приготовились начать полонез. Музыканты ждали только Манефу Дидимову с ее избранником.
– Олух какой-то, – презрительно молвил кизляр-ага. – Госпожа, позвольте мне составить вам пару.
– Мне казалось, вы танцуете, господин поэт, – не обратив на «турка» внимания, с нотками недовольства проговорила Манефа.
– Да, сударыня, – охрипшим внезапно голосом ответил Тихон и шагнул к ней, отклеившись наконец от колонны, чтобы подставить даме локоть.
На втором же шаге он замер в столбняке, потому как заметил наконец Глафиру, которая торопилась к нему со стороны второй колонны. И что она там делала? Похоже, девушка также увидела, что творится около ее кавалера и как он уже готов увлечь Манефу в центр залы, потому что резко остановилась и уперла руки в бока. Глаза ее в прорези маски сверкнули никак не хуже брильянтов на Манефиной табакерке.
– Ну же, Федр, идемте! Tout seulement de nous attendent[11].
Как в тумане, Тихон прикоснулся к Цирцее и сквозь головокружение от ее духов и теплой близости ее руки, чуть не падая на ослабевших ногах, повлек партнершу к другим парам.
Хвала учителям кадетского корпуса, что вдолбили в Тихона манеры по самую макушку! Ведомый единственно музыкой и чувством такта, почти ничего не видя в окружающих цветных разводах, в которые превратились наряды гостей, молодой поэт упоенно вел даму согласно всем правилам полонеза. Даже ни разу не наступил ей на ногу и не толкнул соседнюю пару, что было удивительно.
– Вы почитаете мне свои новые стихи, Федр? – с усмешкой шепнула ему девушка, приблизив к уху розовые губки. – Только не те, что в столичных журналах печатают, а запретные.
– Неужто басни? – выдавил Тихон при ответном движении.
– Кому басни, а кому и правду, – плотоядно облизнула губы Манефа. – Покажете мне, каково быть вашей Иппокреною?
– Сегодня? – не чуя себя от восторга, спросил Тихон. Сердце его заполошно стучало. – Но как же? Гости, отец ваш, лакеи повсюду… L'enchanteresse![12] Как я посмею коснуться вас, Цирцея?
– Подымайтесь через два часа на третий этаж, когда все упьются и сомлеют. Там и поглядим, на что вы осмелитесь.
Время танца промелькнуло будто мушкетная пуля. Манефа, розовая и слегка растрепанная, манерно поклонилась Тихону и благосклонно приняла ответный поклон, а затем позволила отвести себя к мрачным ухажерам. Там Тихона оттерли от объекта страсти и принудили искать утешение в бокале фронтиньяка.
Так поэт сумел очухаться и здраво рассудить, что нынешняя карусель – что-то необыкновенное, и прежние в подметки ей не годятся. Молодая кровь горячо стучала у него в висках и вообще клокотала в сосудах, требуя немедленных поступков или хотя бы повторного танца.
Однако музыканты дали гостям передохнуть и наигрывали что-то незнакомое, да еще на модных рожках, под которые танцевать было непривычно.
– Так-то вы держите свои обещания, сударь? – услышал он холодный вопрос.
Прямо перед ним стояла Глафира и обмахивалась китайским веером.
Ознакомительная версия.
