Собран смотрел на ангела, и ему казалось, будто их обоих сжигает ярость. В молчании прошла минута, потом юноша ответил:
— Своей супругой я доволен и с потерей друга смирюсь. Но ты меня тревожишь. Зачем ты здесь? Чего ради ты явился сюда в тот первый раз и обещал встретить меня снова?
Глубоко вздохнув, ангел шумно выпустил воздух носом, будто нетерпеливый конь перед парадом.
— Я вернулся, потому что мне приятно было обещать тебе приходить сюда и держать слово. Я вернулся посмотреть, что сталось с твоими любовными бедами. В тот первый раз, когда мы только познакомились, я остановился здесь, лишь чтобы отдохнуть. Я нес на руках розовый куст, и он оказался для меня тяжел. То есть тяжелы оказались сырые корни. Я выбрал невысокий куст, к тому же усеченный: корни да комок земли, но его пришлось отбросить, когда я хватал тебя. Ты падал в обморок. Цветы я потерял, однако, прилетев сюда в год, когда шел дождь, я заметил: кто-то нашел их и посадил. Те самые розовые розы, которые я нес из Дании к себе, в свой сад.
Речь ангела то была кратка и туманна, то лилась рекой. Собран не знал, можно ли ему сейчас верить.
— У меня в саду, — продолжил ангел, — как бы это сказать… собрание земных роз.
— Ты цветочник? — Собран изумленно посмотрел на ангела. Цветоводство представлялось ему столь обыденным, земным занятием — вроде увлечения деревенского священника. — Разве на Небесах нет всех цветов мира?
— Вы все такие богословы! — шутливо парировал ангел. — На Небе можно отыскать любую вещь, но она не будет тождественна земному двойнику. Всякий, кто вздумает взрастить земные розы на Небесах, должен будет по одной переносить их с земли на Небо. — Ангел приложил к щеке Собрана ладонь, и юноша ощутил упругие мозоли, похожие на подушечки на кошачьих лапках. Прикосновение было твердым и уверенным, как у врача. — Когда ты более всего правдив, совершенный Собран Жодо? Всякий ли шрам и отметина времени на твоем лице — знаки смерти? Где твоя молодость? Как мне узнать тебя, когда пребудешь ты на Небе?
Ангел отнял руку от лица юноши.
— Как твое имя? — спросил Собран.
— Зачем тебе? Кроме меня, ангелов ты в своей жизни вряд ли увидишь. Мысленно зови меня «мой ангел».
— Так это тайна?
— Вовсе нет. Имя мне Зас. Будто плевок уксуса — зас-сс. 3-А-С. Я из ангелов нижайшего девятого порядка, нас нет ни в Писании, ни в Апокрифах, — Он протянул Собрану бутыль, оплетенную лозой, — Яйин, с виноградника Ноя. Семья винодела, у которого я позаимствовал эту бутыль, хвалится, будто их виноградник посадил сам Ной. Хвалились они этим еще до Крестовых походов. Кто-то из них и вправду так считает, кто-то лишь жаждет продать вино подороже. Однако Ной взаправду посадил тот виноград.
— Виноград из корневища, пережившего Потоп? — благоговейно спросил Собран.
— Вино из подвалов шато и то лучше, — рассмеялся Зас, — Кстати, не продавай более столового вина в шато, а лучше устрой погреб большего размера. Сам храни свое вино.
— Но мы не содержим таверны, не принимаем гостей, не устраиваем приемов. Мы не благородные господа. Это настоящая беда — везти вино куда-то. Чем дальше везешь, тем больше портится.
— Я принес это вино из Палестины, — сообщил ангел, а потом слегка возбужденно и не к месту добавил: — Ты видел угольные шахты Рура? Машины, которые откачивают воду?
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Не бери в голову, просто знай: когда дороги станут лучше, у тебя наготове окажется выдержанное вино, которое окупится сверх всякой меры.
— Ай да совет!
— Взгляд ангела на ведение хозяйства, — пожал плечами ангел. — У меня есть время, поворчу и на следующий год. А пока, до рассвета, хочу услышать об императорской армии, о кампании, о Батисте, о том, как ты жил.
Собран жестом пригласил ангела сесть и принялся откупоривать палестинское вино, однако бутылка была влажная, запотевшая.
— Полагаю, бокалы ты не прихватил? — спросил юноша ангела.
— В первый раз мы оба пили из горлышка, помнишь?
— Помню.
Собран наконец вынул пробку и передал бутыль ангелу. Тот отпил и вернул ее виноделу. Напиток оказался очень сухим, но при этом ароматным, крепким и навевал воспоминания. Его сила, до того скрытая, трогала душу подобно самой памяти. Однако Собран в нем ничего не узнал: ни памятного лета, ни чувства родных просторов. Помнил только влажный след на горлышке бутылки — след от губ ангела.
— Я исповедался, — сказал он, — признался в грехах отцу Леси, а значит, и Богу. Есть вещи, которые я не могу раскрыть Селесте и о которых не стану говорить тебе. Но скажу так: я видел то, что показал ты. Так я думаю. Когда бросал деньги в горшок у кровати русской женщины, то заметил там высохшие груши и мертвых ос. И все запомнил.
— Это лишь воспоминания, не знак, Собран.
— Ты был со мной.
Зас покачал головой.
— Расскажи, что ты помнишь, важно оно для тебя или нет.
Собрана переполняло возбуждение — о, сколько всего знает ангел! Казалось, он прочел все книги мира. О чем ни спроси — на все ответит. Главное — спрашивай. Часы ушли на расспросы о виноградарстве, а пресытившись этим знанием, Собран поинтересовался, как же и где ангел читает. В полете ли? При свете луны? Неся под мышкой очередной розовый куст? И как вообще он переносит хоть что-то на Небо? Где вообще оно, это Небо?
Ангел отвечал:
— Души отправляются прямиком туда, Собран, незамедлительно. Ангелы — создания не земные, но в чем-то похожи на зверей, как ты уже, наверное, понял. Ни мы, ни розы душами не являемся, а потому должны преодолевать путь в пространстве. Ты видел известь в воде? Какая она голубая на глубине, словно бирюза, обратившаяся в газ? Есть место, где все обваривается, сжимается, разъедается и обеззараживается, — это врата, сквозь которые тело попадает на Небеса.
— И где же они, эти врата? Где-нибудь на краю света, куда не ходит человек?
Ангел сменил тему, попросив рассказать об Антуане Лоделе, шурине Собрана, каменщике, с которым он частенько выпивает.
— Расскажи, как Леон? Как твои дочери? И как винные погреба? Ты уже начал их обустраивать?
Зас поведал Собрану, что пролетал над Ватерлоо во время памятного сражения.
— Когда Наполеон вошел в Париж, мне вдруг стало интересно. Я подумал, что ты примкнул к своему императору и я не найду тебя здесь.
Ангел оперся на скрещенные перед собой крылья, как крестьянин — на забор, собираясь посплетничать с соседом, и оттого потерял всю поэтичность образа.
