4
После тесноты шатра ночной воздух показался одуряюще свежим. Я дышала и не могла надышаться. Совсем рядом грохотали воды ручья, разнося эхо по ущелью. Пахло влажной землей и первыми пробивающимися сквозь почву травами.
Людо разминался спиной ко мне. Думала подкрасться к нему на цыпочках, но когда до цели оставалось всего ничего, брат скользнул в сторону и оказался позади меня, взяв шею в захват.
— Ты мертва! — объявил он и тут же фыркнул в ухо. — Топаешь, как кентавр.
Я отвела его руку и повернулась.
— И пахну так же. — Я сунула ему под нос ладонь, насквозь пропахшую всеми мазями и благовониями леди Йосы.
Людо понюхал и сморщил нос.
— Пойдем к ручью — смоешь, — предложил он.
Так мы и сделали.
Пройдя мимо часового, спустились с откоса. Я поплескала на руки, а после мы немного поговорили, обсудив, что нас ждет в замке. Вздохнув, я приникла к брату и положила голову ему на грудь.
— Не хочу возвращаться в шатер.
К храпящей вдове и её светлости с блудливыми глазами и состоящим из плавных изгибов телом, каждый дюйм которого несет следы тщательного ухода. И снам, радость от которых превращалась в горький стыд по утрам. Даже Людо не знал про них. Иногда будил меня, если бормотала, и тогда я говорила, что видела наш дом… брат понимал. Но никогда в подобные моменты не упоминала того, кто поселился в моих грезах, как отрава на дне кубка.
Наконец, мы двинулись обратно в лагерь.
— Скоро смена на часах, — сказал Людо. — Кажется, кто-то вышел из палатки.
Рыцарь действительно вышел, только не из палатки, а из кибитки кухарки. Тот самый балагур, щипавший её за ужином. Он замер, мы тоже. Рыцарь перевел взгляд с меня на Людо и обратно и поправил штаны. А потом мы молча разошлись, словно ничего не произошло.
Когда я вернулась, леди Йоса уже спала — по крайней мере, так я решила, устраиваясь на ночь, пока не услышала некоторое время спустя её недовольный голос:
— Не прекратите вертеться и вздыхать, отправитесь спать к мужчинам.
Вертеться я перестала, но ещё долго не позволяла себе заснуть. Едва чувствуя подступающую дрему, колола руку сорванной возле шатра веточкой шиповника. И все равно заснула, мечтая ощутить тепло и безопасность. Шутки снов порой очень жестоки… я получила свою иллюзию безопасности.
…трофейная всегда была моим любимым убежищем. Не отпугивал ни специфический запах, исходящий от прибитых к стенам рогов и голов, ни жутковатый отрешенный блеск невидящих зрачков, ни якобы поселившийся тут призрак рыцаря, насмерть затоптанного вепрем, чьи бивни теперь украшали эту комнату. Я любила прятаться здесь, когда мир был ко мне слишком жесток. А мир частенько бывал ко мне жесток, потому что я «упрямая несносная девчонка, наказание для своей матери», по словам моей собственной, и такие, «если не исправляются, рано или поздно получают по заслугам». Исправиться я не могла, и по заслугам получила рано. Смех, звон кубков и звуки виелл за стеной лишь усугубляли мои страдания.
От горьких дум отвлек золотой мячик, ткнувшийся в бедро. Дремавшая на соседней шкуре Никс, престарелая левретка, приоткрыла глаз и снова закрыла. В камине с нетерпеливым треском взвились искры. Я вяло подтолкнула шарик обратно в огненный зев. Сегодня даже любимая игра не утешала. Снова задумавшись, пропустила следующий бросок, и мяч укатился к дверям. Вскочив на ноги, я хотела кинуться за ним, но обнаружила беглеца под подошвой стоящего в дверях золотоволосого мужчины. Гость нагнулся, поднял мячик и двинулся ко мне, перекатывая его змейкой между пальцами одной руки ловчее жонглеров, показывавших трюки за ужином.
Я, набычившись, наблюдала за ним. В зале сидел за столом для почетных гостей. Весь вечер смеялся, травил охотничьи истории и не пропустил ни единого тоста. Один раз я поймала на себе его пристальный, безо всякой улыбки, взгляд. Но уже в следующий миг его отвлек кто-то из приятелей отца.
— Почему вы сидите здесь в свой праздник, миледи? — спросил он, остановившись передо мной. — Разве вы не должны быть в саду, с Годфриком?
Праздник, как же! Я молча отвернулась и плюхнулась обратно на шкуру спиной к нему. Ужасная грубость. Именно из-за таких выходок я никогда не стану «послушной ласковой девочкой, как кузина Хейла, отрадой для матери». Сейчас он уйдет и расскажет все отцу. Тот посмеется, а когда гости разъедутся, прикажет няне наказать меня. Делает это она куда охотнее кормилицы, и рука у неё тяжелее. Но гость вдруг устроился рядом на полу и как ни в чем не бывало протянул мячик.
— Кажется, ваш? В игру примете?
Зыркнув на раскрытую ладонь, я схватила шарик, зашвырнула прямо в угли и злорадно усмехнулась ему в лицо.
— Приму, доставайте!
Вот теперь точно уйдет. Или начнет браниться — взрослые не могут быть долго дружелюбными с детьми. Правда, я больше не ребенок. Так сказала кормилица, наряжая меня к пиру, и её подбородки мелко тряслись от всхлипов. И то же повторила мама, холодно и веско, когда пришла проверить её работу.
Гость не изменился в лице, только в уголках серых глаз наметились морщинки. Радужка вдруг начала стремительно выцветать, сделавшись из стальной почти белой. Он чуть повернул голову в сторону подремывающей Никс и, сложив губы трубочкой, издал мелодичный посвист. Уши левретки встали торчком. Она резво поднялась, покачиваясь на тонких жилистых ногах, и потрусила к камину. Перед огненной пастью замерла. Не успела я сообразить, что произойдет дальше, как она сделала бросок, почти невозможный для её четырнадцати лет, увернулась от просвистевшего в дюйме от уха огненного кнута и, сжав мячик зубами, отскочила обратно. Мелко перебирая лапами, подбежала к гостю, аккуратно положила добычу ему на колени и вернулась на место.
Мужчина беззаботно подкинул мяч, словно не замечая моих широко распахнутых глаз. Его собственные уже вернули прежний цвет.
— Как вы это сделали?!
— Похоже, я не слишком-то вам нравлюсь, — заметил он вместо ответа.
— Не вы! — выпалила я и прикусила язык.
Гостя это развеселило. Откинувшись слегка назад, он смерил меня взглядом и кивнул:
— Значит, Годфрик. Чем же вам не угодил мой племянник?
Перед глазами снова встало прекрасное словно из снега вылепленное лицо матери.
— Леди Анна, — назвала она меня первым, официальным, именем, — развлеките будущего супруга. Покажите ему наш сад.
— Хотите, сходим в оранжерею?
Высокий рыжеволосый мальчишка пожал плечами, и мы двинулись по усыпанной галькой дорожке. На сегодняшний праздник не пожалели восковых свечей, и замок от подвала до сторожки караульного на крыше был залит огнями. Позади, шоркая, переваливалась кормилица. В траве стрекотали цикады, подпевавшие менестрелям, в воздухе стоял тяжелый аромат спелых слив.
— Вам понравятся наши розы, — произнесла я, когда терраса осталась за поворотом. — Их завезли в прошлом году, и…
— Не нужно. — Голос у Годфрика был под стать лицу и всему скучающему облику — такой же бесцветный.
— Что не нужно? — не поняла я.
— Разговаривать. Просто пройдем до оранжереи и обратно.
Произнося это, он ни разу на меня не посмотрел. Пару мгновений мы шли в полном молчании, на фоне которого шум из трапезной, где праздновали наше обручение, казался особенно громким.
— Вы не хотите на мне жениться?
Ответный взгляд был полон презрения.
— Жениться на выродке? Да мне мерзко даже смотреть на тебя!
Ударила я быстрее, чем успела подумать, и получила звонкую оплеуху в ответ. Из глаз от неожиданности брызнули слезы. Ладонь судорожно прижалась к горящей щеке.
— Бьешь, как девка!!
Этому страшному оскорблению я научилась у Людо…
