что-то ушибёт, остальные знали его и боялись за инструмент. Юношу звали Вадимом, он протянул гитару Ане, та улыбнулась и чуть отстранилась: она не умела на ней играть и немного побаивалась брать такое чудо в руки.
— Погладь её, познакомься, а то вдруг не захочет при тебе петь, — Вадин даже не улыбнулся, а был целиком серьёзен. — Вон видишь, где потёрто сильнее всего или по струнам…
Аня протянула руку и погладила гитару по наклейкам. «Больной на голову, хуже меня, наверно, так вот спрыгнул и шиндарахнулся…» — а что ещё она могла думать? Удовлетворившись, юноша отошёл и сел на освобождённое ему место.
— Не удивляйся, — прошептал Артём ей на ушко, — эта гитара его папы, он тоже спортсменом был, весь мир с ней обкатал, видишь, сколько наклеек, — Аня кивнула. — Она своенравная, действительно. Играть на ней получается только у хозяина, и если незнакомый человек слушает, может, и струна лопнуть, а то и все разом, но такого я не видел.
Аня тихо взвыла. «Наивная простая девочка, думала, убежала из дурки, где проснулась. Но нет, избранные представители поехали вместе с ней, всё это сон, всё это сон… — стала она себе твердить, чуть прикрыв глаза. — Надо же, своенравная гитара, струны сама рвёт и играть не хочет при чужих… Господи всевышний, за что? Мамочка, роди меня обратно! В какой бред я попала…» — она могла и уйти, но сидеть одной ей не хотелось больше, чем терпеть это сумасшествие. Она вымученно улыбнулась и посмотрела на солиста, тот подтягивал струны и ждал заказа на песни.
— Пусть дама закажет, любую, что возможно сыграть на гитаре, — Вадим улыбнулся искренне и без издёвки. Наверно, он действительно неплохо умел играть.
— Да я не знаю, может, вы начнёте… а я так, послушаю… — Анечка хотела как-то отвязаться от внимания.
— Вадь, давай твою любимую, а потом папину. Думаю, девушке они понравятся.
Вадя кивнул и начал, вот так, с разгону. «Просто взял и заиграл, будто знал заранее и всё подготовил, и вправду, наверно, талантливый… музыкальный аппарат», — Ане такая мысль и аналогия понравилась, она улыбнулась и сочла этакое прозвище местью за поглаживание инструмента.
Аккорды были простые, может быть, с лёгким усложнением, Аня всегда больше ценила текст, чем слова, но здесь звук и виртуозность завораживали, Вадим запел:
«Сквозь какой-то там тыщу лохматый год,
Протоптав тропинку в судьбе,
Полосатый, как тигр, Корабельный Кот
Научился сниться тебе».
Все в купе улыбнулись и тихо, чтоб не мешать друг другу, стали подпевать, а у Ани возникло чувство дежавю — где-то она это уже слышала. Может, в детстве, может, по радио, но песня ей нравилась. Тоже хотелось подпевать.
«И ползли по норам ночные крысы твоих невзгод,
Когда в лунный луч выходил Корабельный Кот.
Он входил в твой сон, разгоняя страх,
Принося уют и покой,
И блестела соль на его усах,
И искрился мех под рукой.
И небесный вагон разгружал восход и уходил пустым,
Начинался день — улыбался кот и таял, как дым».
Все были в песне, все вспоминали что-то своё, и в первую очередь сам певец: его глаза затянула дымка, петь он стал чуть тише, но песне это пошло только на пользу. Аня сама не заметила, как погрузилась в раздумье.
«И казалось, вот, он в толпе идёт,
И на нём в полоску пальто,
И о том, что он — Корабельный Кот,
Здесь никто не знает, никто.
Не видать лагун голубых в вертикалях его зрачков:
Он молчит потому, что нынче в мире расклад таков.
Если ты крутой — то полный вперёд,
В руки флаг и в справку печать.
Ну а если ты Корабельный Кот,
То об этом лучше молчать:
Это твой меч, это твой щит и твоя стезя…
От того-то Кот и молчит, что об этом всуе нельзя.
А пока над форпостом бузят ветра,
Выдирают паклю из стен,
Минус сорок пять на дворе с утра,
Флюгерок замёрз на шесте.
Ну а Кот возвращается на корабль провиант от крыс охранять,
Чтоб когда настанет пора — присниться опять».
Ане хотелось плакать, песня ей напомнила о любимом, таком далёком, но… и таком близком сейчас. В её глазах появились слёзы, и все, кто был рядом, это увидели, но Анне было всё равно, она их не видела, она была в своём мире — дома с любимыми и родными. Как тот Котик во сне. Тренер посмотрел на неё, в воздухе возникла тишина звенящая, и только стук колёс и скрип еле качающихся сидений её пытались колыхнуть. Мужчина посмотрел на юношу с гитарой и тихо, еле двигая губами, произнёс:
— Давай папину.
Юноша взмахнул рукой и запел.
«Время идёт — не видать пока
На траверзе нашей эры
Лучше занятья для мужика,
Чем ждать и крутить верньеры.
Ведь нам без связи ни вверх, ни вниз,
Словно воздушным змеям.
Выше нас не пускает жизнь,
А ниже — мы не умеем.
В трюмах голов, как золото инков,
Тлеет мечта, дрожит паутинка.
Прямо — хана, налево — сума, направо — тюрьма,
А здесь — перекрестье. В нём — или-или,
И шхуна уходит из Гуаякиля.
Не удивляйся — именно так и сходят с ума».
«Именно так и сходят с ума, — подумала девушка, — именно так и сходят», — повторила она и наклонилась к уху тренера.
— Я, наверно, пойду, устала я сегодня.
— Что-то случилось? — взволнованно прошептал он в ответ, и они оба заметили, что все пристально смотрят на них.
Музыка продолжалась, и все делали вид, что слушают именно гитару, но после того как вокалист пропустил вступление, и так всем понятное стало явным: эту песню они слышали много раз, а вот странная, испуганная и, что немаловажно, симпатичная девушка вызывала у молодых спортсменов гораздо больший интерес. Потеряв на это заключение пару драгоценных секунд, Анечка продолжила:
— Нет, всё прекрасно. Но я, наверно, всё-таки пойду, тяжёлый день выдался, — с этими словами она встала и вышла. Только за ней закрылась дверь, музыка резко стихла, и как бы по инерции струны выдавали какие-то звуки, ибо не было в тот момент большего проклятья, чем тишина — и для девушки, и для юношей, и для тренера. Аня утёрла лицо рукой и двинулась в сторону своего купе, но стоило ей дойти, как дверь скрипнула и с силой отодвинулась, из купе со спортсменами показалась голова тренера.
— Ты точно в норме? — мягким и взволнованным голосом спросил он. —
