прогадал.
— Там работ и не требовалось почти — едва копнули вбок, как нашли первые залежи номара! Ты понимаешь?! Мы богаты! Ты богата!
Мама схватила меня за обе руки. Глаза у нее горели радостью и немного печалью.
— Так что за герцога будешь выходить не как безродная вея, а как богатая наследница!
Номар был магической рудой, из которой ковали драконьи доспехи, и ценился выше золота. Семь к одному, если быть математически точным. Похоже, моя мама могла делать золото буквально из воздуха.
Я очень хотела порадоваться вместе с матерью, но, кажется, со мной что-то уже давно было не так. Я не чувствовала ее радости, своей боли, герцогской ревности и любви. Понимала каждое из этих чувств, но моего сердца они уже не достигали. Я бы испугалась. С радостью бы испугалась, но… не смогла.
— Давай будет «мы богаты», — сказала дружелюбно.
Простить маму сейчас было неизмеримо легче, чем месяц назад. Кажется, ей нужно мое прощение. А мне все равно. Не жалко.
— Могу продолжать вести твои дела, как управляющая, — неуверенно предложила мама.
Помолчала, а потом вдруг заговорилась, захлебываясь, словно решилась на что-то:
— Никогда не умела ладить с детьми. Дом есть, наряды есть, репутация есть, а если чего-то нет, то заработаю и будет. Знаю, что ни тебе, ни Лале, ни Итану, я не стала хорошей матерью, а если бы стала, нам было бы негде жить.
Откровенность маме давалась тяжело, и я успокаивающе похлопала ее по руке. Утешать меня никто не научил, да и поздно уже.
С трудом выпроводив мать, я несколько секунд стояла спиной в дверь. После быстрым шагом добралась до зеркала, рывком развернув его к гирлянде огней, и всмотрелась в отражение.
Бледность, которую с натяжкой можно было причислить к аристократической, почти достоверная улыбка, только в глазах притаилась пустота.
Дни катились со скоростью бусин, прыснувших с разорванного ожерелья. По мрачному, полному таинственной древней силы Гнезду заполошно носились веи и драдеры, и даже дракониры предпочитали ускорять шаг. Беспрестанно что-то варилось, пеклось, от смешанных ароматов было не скрыться даже в саду, а банкетную залу уже украсили цветочными гирляндами. Шились шторы, скатерти, платья, шали, шатры, лились реки вина и меда, со всех концов Сопределье съезжались мастера. Артефактники дневали и ночевали в замке.
Сутки у меня делились на три части. Всякая суета с примерками и гостями, потом лаборатория до ночи и сама ночь. И лучшей частью моей жизни оказалась вовсе не лаборатория.
Ночью полумертвый от усталости возвращался Анвар, клал мне на колени растрепанную голову, и смотрел искоса вертикальным звериным зрачком. А я гладила золотые пряди и ничего не чувствовала.
Так не должно было быть. Чувства отмирали. Одно за другим. Первой ушла любовь, это я еще помнила, а следом исчезли радость, печаль, сочувствие. Радость от верно составленной настойки, идеально подобранного аромата, теплого вара, поблескивающего в котле. Прохладный утренний ветерок на коже, первый солнечный луч, случайная улыбка от маленького разносчика-вея, вкус кофе, блеск дорогих камней на платье.
Осталось только плотская, такая откровенно земная страсть, в которой я горела заживо ночами. Словно все мое существо скучковалось вокруг последнего свечного огонька, чадившего из последних сил.
Может, поэтому я так отчаянно держалась за Анвара?
— Измучила меня, — сказал он однажды. — И себя измучила. Ты борешься с истинностью, как будто ее можно победить. Но ты сдашься. Сдашься непременно…
Он походил на одержимого. Целовал до боли, сжимал в руках так крепко, что в глазах мутнело от приятной муки. Кажется, нам нравилось чуть сильнее допустимого. Нам — это мне и моей драконице.
— Раз мучишься, не приходи, — сказала кокетливо, не забывая подставляться под поцелуи.
Слова отдавали легкой фальшью. А мне ведь нравилось немного кокетничать с драконами, чуть-чуть провоцировать для поднятия тонуса. А теперь я и этого не могла делать искренне.
Может на мне заклятье?
Несколько секунд я всерьез подумывала признаться Анвару, что ничего не чувствую и потребовать помощи в поиске заклятья. Потом представила, как он его ищет. До утра. Хотя я уже давно осмотренная с головы до ног не по одному разу.
— Не приду, и ты спать не ляжешь, — хмыкнул Анвар. — Вчера вытащил тебя из лаборатории в четвертом часу утра. Зелья готовы?
А… бусины.
— Почти. Осталось только одно зелье и все будет готово.
— Тогда завтра, — Анвар как-то уютно сгреб меня вместе с одеялом. — Завтра представишь зелья на совете, а потом принесешь клятву.
И клятву, и зелья, и платья сутками мерь. Меня беспрецедентно используют! А как все хорошо начиналось — мол, возьми, милая, золота, сколько унесешь, и взамен выйди за меня ненадолго замуж.
Я, между прочим, Анвара в постель не за этим пускаю. Бесстыдно двинула бедрами, намекая для чего в кровати держат Его ненаглядную Светлость. Анвар осекся. Перекатился каким-то неуловимо-хищным движением, несколькими пробными рывками вдавливая меня в постель, и я застыла под ним, наблюдая, как его взгляд темнеет и набирает огня.
Уже засыпая в коконе его рук, как в неприступной крепости, я решила не откровенничать насчет всяких чувств. Доверчивость мне дорого обходится.
Утром на последнюю примерку приволокли семь метров алого шелка, которые мое свадебное платье. Оно оказалось на удивление воздушным.
Прислуга, наученная горьким опытом, была со мной мила и предупредительна. Уже никто не рисковал называть меня веей или спрашивать имя. Тем более, что мое имя больше не имело смысла скрывать. Можно обмануть человека, но нельзя обмануть богов, перед которыми я скоро предстану.
— Ты последние дни сама не своя, — сказала Милене. — Говори, как на духу, что случилось?
В последнее время Милене зачастила ко мне. Я сначала думала, что из-за лаборатории, но потом поняла — из-за меня. Наша ссора причинила боль не только мне. Милене была неприятна моя холодность, уж я-то видела.
Терять было нечего. Щелчком пальцев я распустила слуг, и прохладно улыбнулась:
— Заметила?
— Я знаю тебя четыре года, — с той же прохладой отрезала наставница. — Ты мое дитя, я сделала тебя, вылепила, составила, если угодно. Нет более идеального зелья, чем ты, моя девочка. Идеальная формула горечи, детской доброты, житейской бестолковости и иномирной магии. Мне ли не знать, что кто-то изменил тебя.
Пожалуй, это слишком откровенно. Даже для отныне холодненькой меня.
— Обидно? — спокойно уточнила Милене.
Обдумав мысль подробнее,
