Голос его прозвучал совсем слабо.
— Голова ужасно болит.
— Я принесла болеутоляющее. Как думаешь, не вырвет тебя, если ты его примешь?
Он издал слабый утвердительный звук. Я взяла с тумбочки стакан с водой и помогла ему проглотить две таблетки. Он пробормотал что-то такое, что можно было истолковать как «спасибо». Я подождала пятнадцать минут, потом лекарство начало действовать и его тело немного расслабилось.
А где-то точно так же страдал Сэм. Я представила, как он лежит где-то с раскалывающейся от боли головой, изнуренный лихорадкой, умирающий. Мне почему-то казалось, что если бы с Сэмом что-то случилось, я обязательно бы это поняла, почувствовала бы, если бы он умер. Джек негромко простонал во сне. Я не могла думать ни о чем, кроме того, что Сэму ввели ту же кровь. Перед глазами у меня вновь и вновь вставала картина, как Изабел вливает смертоносный коктейль ему в вену.
— Я сейчас вернусь, — пообещала я Джеку, хотя и думала, что он спит.
Я вышла на кухню и обнаружила там Оливию — та стояла, прислонившись к кухонному островку, и складывала лист бумаги.
— Как он? — спросила она.
Я покачала головой.
— Ему нужно в больницу. Ты поедешь с нами?
Оливия как-то непонятно посмотрела на меня.
— Думаю, я готова. — Она протянула мне сложенный листок. — Мне нужно, чтобы ты нашла способ передать это моим родителям.
Я попыталась было развернуть листок, но она покачала головой.
— Что это? — вскинула я бровь.
— Это записка, в которой я написала, что ухожу из дома и прошу их не пытаться меня разыскивать. Они, конечно, все равно попытаются, но хотя бы не будут думать, что меня похитили или что-то в этом роде.
— Ты собралась превращаться.
Это был не вопрос.
Она кивнула и снова состроила странную гримаску.
— Удерживаться становится все труднее и труднее. И может быть, конечно, это все потому, что удерживаться так неприятно, но я хочу этого. Даже жду. Понимаю, это звучит так, как будто я свихнулась.
Я вовсе не считала, что она свихнулась. Я все на свете бы отдала, чтобы оказаться на ее месте, чтобы быть с моими волками и с Сэмом. Но мне не хотелось признаваться ей в этом, поэтому я задала вопрос, который напрашивался сам собой.
— Ты собираешься превращаться прямо здесь?
Оливия сделала мне знак идти за ней, и мы вдвоем остановились у окна, выходящего на задний двор.
— Я хочу кое-что тебе показать. Смотри. Только придется немного подождать. Смотри внимательно.
Мы стояли у окна, глядя на безжизненный зимний пейзаж. Долгое время я не замечала ничего, кроме маленькой бесцветной птички, которая перепархивала с одной голой ветки на другую. Потом мое внимание привлекло еще одно еле уловимое движение, почти у самой земли, и я увидела в лесу крупного темного волка. Он не сводил светлых, практически бесцветных глаз с дома.
— Не понимаю, откуда они знают, — сказала Оливия, — но у меня такое чувство, что они меня ждут.
Внезапно до меня дошло, что на лице у нее написано радостное возбуждение, и от этого мне стало до странности одиноко.
— Ты хочешь уйти прямо сейчас?
Оливия кивнула.
— Я не могу больше терпеть. Скорее бы уже.
Я вздохнула и посмотрела ей в глаза, очень яркие и зеленые. Нужно было запомнить их, чтобы потом я смогла их узнать. Я подумала, что, наверное, должна что-то ей сказать, но в голову ничего не шло.
— Я передам твоим родителям письмо. Будь осторожна. Я буду скучать по тебе, Олив.
Я распахнула стеклянную дверь, и в лицо нам ударил поток холодного воздуха.
От ветра по телу ее пробежала дрожь, и Оливия звонко рассмеялась. Я не узнавала ее, она вся была какая-то светлая, незнакомая.
— Ну, до весны, Грейс.
Она выбежала во двор, на ходу сбрасывая с себя одежду, и еще прежде, чем добежала до опушки, превратилась в светлую-светлую волчицу, легконогую и игривую. Ее превращение не было мучительным, как у Джека или Сэма, — она словно была рождена для этого. Под ложечкой у меня засосало. То ли от грусти, то ли от зависти, то ли от счастья.
Нас осталось всего трое, трое тех, кто не превратился в волков.
Я завела машину, чтобы прогреть двигатель, но все было напрасно. Пятнадцать минут спустя Джек умер. Теперь нас было всего двое.
Потом я еще не раз видела Оливию после того, как оставила записку на машине ее родителей. Она периодически мелькала в сумеречном лесу, зеленые глаза Оливии делали ее мгновенно узнаваемой. Она никогда не бывала в одиночестве: другие волки оберегали ее, наставляли, защищали от первобытных опасностей пустынного зимнего леса.
Мне хотелось спросить ее, не встречала ли она его.
По-моему, она хотела сказать мне «нет».
За несколько дней до рождественских каникул и моей запланированной поездки с Рейчел мне позвонила Изабел. Не знаю, почему она позвонила, вместо того чтобы просто подойти к моей новой машине; я видела, как она сидит в одиночестве в своем джипе на другом конце школьной стоянки.
— Как дела? — поинтересовалась она.
— Нормально, — отозвалась я.
— Врешь. — На меня Изабел не смотрела. — Ты ведь понимаешь, что он мертв.
Признать это по телефону было легче, чем лицом к лицу.
— Понимаю.
На противоположном конце обледенелой стоянки Изабел захлопнула телефон. Она завела мотор и подъехала ко мне. Щелкнул замок пассажирской двери, и стекло с жужжанием опустилось.
— Садись. Поехали покатаемся.
Мы прокатились по городу и купили себе кофе, а потом, поскольку на парковке оказались свободные места, остановились перед книжным. Изабел долго смотрела на витрину, прежде чем выйти из машины. Мы выбрались на обледенелый тротуар и остановились перед витриной. Она была ярко украшена к Рождеству. Традиционные северный олень, имбирные пряники и «Эта прекрасная жизнь»[7].
— Джек любил Рождество, — произнесла Изабел. — Дурацкий праздник. Я его больше не праздную. — Она кивнула в сторону магазина. — Не хочешь зайти? Сто лет туда не заглядывала.
— Я не была там после того, как...
Я осеклась. Произносить это вслух мне не хотелось. Зайти в магазин хотелось, а произносить это вслух — нет.
Изабел распахнула передо мной дверь.
— Я знаю.
В сером свете безжизненного зимнего дня книжный магазин казался другим миром. Голубые и свинцово-серые полки сменили цвет. Свет казался прозрачным, беспримесно белым. Откуда-то сверху лилась классическая музыка, но все перекрывал гул обогревателя. Я взглянула на парнишку за прилавком — долговязого и темноволосого, склонившегося над книгой, — и на миг в горле у меня встал ком, такой колючий, что не сразу получилось его проглотить.
