Тьен заводит руку над книгой и рядом аналогично поступает Никлос. Их нити окрашиваются красным и капли падают на страницы, а я слышу едва различимое дыхание. Оно медленное, почти как сладкий стон наслаждения любовника. Оно плачущее, будто младенца бросили в ледяную воду. Оно зовущее, как мать зовёт своё потерянное дитя. И оно радостное от долгожданной встречи с… семьёй?
Я зажмуриваю глаза, а когда открываю их, вижу в воздухе Никлоса и Тьена, вижу, как нориус переползает из одного тела в другое, и более того, вижу, как исчезает книга, как растворяется купол, а значит больше никаких сделок!
И вижу, как больно обоим от происходящего, как они корчатся, пытаясь отодвинуться от тьмы, но она их держит словно близнецов в утробе материнском — скованные одной силой. Оглядываясь по сторонам, замечаю всё тех же аристократов, на глазах которых творится страшное, невозможное, жуткое. Но не вижу Артана. Его не было в зале, и я была рада этому, хоть и понимала, что стоит на кону.
Они падают. И если Ник как кулёк с костями плашмя на живот, звучно приложившись лбом, то Тьен спланировал вниз, поддерживаемый тьмой. Он торжествующе улыбался. А когда нориус заволновался, пытаясь влезть в поры кожи Тьена, заполонив их тьмой, в ответ выступила послушная Чёрная пьетта. Вокруг него заклубилась двойная тьма.
— Противовес, — рассмеялся Тьен. — Одна сила уравновешивает другую! Ты проиграл, Никлос. Ещё секунд тридцать и всё будет кончено.
— Нет! — прошептала еле слышно, вставая на ноги. Дичайше кружилась голова, меня шатало как при сильной качке на корабле, но я упряма. Переставляю ноги, чтобы шлёпнуться рядом с Никлосом и оказаться с ним почти нос к носу. Над нами вьются два вида тьмы, завихрения как спирали поднимались то вверх, то вниз, а после и вовсе устремились к нам, но позже моих слов, гораздо позже, чем до Тьена дошёл смысл:
— Нориус и ариус всегда вместе, никогда — порознь, — и я вкладываю руку в ладонь Никлоса, и наши тела вспыхивают белым, отражая спиральный удар тьмы.
И нориус отступает, разбивая звенья, а чёрная пьетта визжит как перепуганная свинья. Сквозь белый свет, видим, как влетает в перепуганного и отступающего Тьена чернота и испепеляет за мгновение — нет в нём силы Каргатов, чтобы управлять нориусом.
Тьма возвращается в истинного носителя — Никлоса. И наступает исцеление — ариус поддерживает нориус, тогда как нориус поддерживает ариус.
С наших тел исчезают следы ударов. Уходит кровь, пропадают синяки, царапины, порезы. Сходит на нет головная боль. Я ещё никогда не чувствовала такую кристальную чистоту сознания. И не слышала с другого конца «моста» Никлоса.
— Мы должны закончить, Сэлли. Мы должны остановить войну.
Остаётся только следовать, ведь я остро ощущаю, что это не тандем — а поддержка. Ариус следует за нориусом, и сейчас тьма, окружённая белой паутиной, разлетается во все стороны, пока мы держимся за руки, поднимаясь в воздух. Над нами разлетается потолок, а под нами исчезают в ослепительно-громкой вспышке оставшиеся в зале аристократы.
Мне бы испугаться от того, что сотворила наша сила, но я пуста как сосуд, наполняемый чувством злобы и ненависти Никлоса. Он делился агрессией, поступавшей ко мне будто через масленую плёнку, а оттого искажённую, приглушённую почти до безразличия. Сухая констатация фактов. Таким образом, понимала, что Ник не слышит меня, и сейчас я обычный пассажир, ведомый озлобленным повелителем.
Наши тела трансформируются и теперь в воздухе друг вокруг друга зависли два огромных дракона — чёрный и белый, окружённые двусоставным дымом.
Ник ведёт нас в сторону к городу, туда, откуда доносятся крики людей, и мы попадаем на набережную, полную небольших морских змей, от которых в панике разбегаются люди. Здесь много зелёной и красной крови — драконы в истинном обличии нападают на подводных гадов, плюясь огнём и разрывая их на части. Бой шёл на равных, а местами казалось, что побеждают подводники — так много на площади перед портом было истекающих кровью и изорванных в клочья тел. Наше появление — как грозовая вспышка на небосводе — заставила всех замереть и неотрывно щуриться, глядя в небо.
Если бы не воля Никлоса, я бы ничего не смогла сделать. Оставшийся безэмоциональный ум прагматично отмечал, в какой момент меня накрыла бы паника. Вместо этого, от нашего тандема расходится во все стороны чернильная волна, завёрнутая в белый дым. Она накрыла как покрывалом сражающихся, а когда рассеялась, вместо змей на брусчатке лежали белоснежные кости, среди которых застывшие от ужаса драконы и оставшиеся в живых люди.
От нас идёт новая волна, теперь вывернутая наизнанку. Она касается пострадавших, которые не могли и шагу ступить от сковавшего страха, и вместо боли приносит облегчение, затягивая и исцеляя раны. А когда закончила, мы взмыли так высоко, что остались точками на небе, удаляющимися в сторону бушующего моря, кипящего бесконечной воздушно-водной битвой между драконами, подводниками и колдунами.
На главенствующем королевском корабле, видим объединившихся Акроша и смертельно-уставшего Томара Бая. Колдун транслировал волю самовольного командира посредством щелчков и музыкальных ударов по воде и воздуху: военный шифр, чтобы драконы могли слышать и понимать приказы во время сражения. Рядом с ними несносная Амалия выводила прямо на палубе очередную громоздкую фигуру, прикидывая как бы её потом катапультировать в сторону огромнейшего спрута, в щупальца которого угодило сразу четыре дракона, кричащих от сдавливающей боли, медленно погружающихся под воду, будучи не в силах выпустить и малюсенькую струю огня.
Таким было сражение. Сплошные склизкие монстры, извивающиеся под пенящимися волнами. И драконы, поливающие море оранжево-красным пламенем, отчего над кораблями стоял плотный сизый горький дым. Мелодия звериного крика, шипения огня и низкой трубной музыки, а всё вместе это напоминало мощный камнепад в горах во время грозовой бури.
Мы надвигаемся на эпицентр сражения, и там, где пролетаем, битва заканчивается. Двухсоставный дым вокруг нас ширится, множится, а мы даже намёка на усталость не испытываем, будто бесконечность высвобождается из наших тел. Сладкая свобода, пьянящее чувство вседозволенности. Даже напрягаться нет нужды, дым стирает врагов как ластиком. С такой же лёгкостью исцеляя раненных подданных короны.
Всё закончилось в один миг. На наших глазах под звуки тягучего горна огромные спруты, кракены, осьминоги, вытянутые десятиметровые морские змеи, перевёрнутые медузы, кальмары и крабы-пауки в пенящемся штормовом море скрылись под воду, тогда как над горизонтом возник первый солнечный луч.
Так закончилась ночь, позже окрещённая ночью Трезубцев и костей.
Никлос
Голова не переставая болит с момента, как всё завершилось. Никлос пытается остановить эту внутреннюю качку, закрыв глаза, сжав лоб и затылок в тиски, но становится хуже. Он постоянно видит перед глазами лица предателей. Насмешливые, озлобленные, трепещущие от вседозволенности. В сознании они искривляются в чудовищные гримасы, превращаясь в глумливых троллей, позорных псов с оскаленными пастями. И слышится смех, дурацкий, почти детский смешок, и крепится чувство: «Не всех поймал. Они затаились и смеются надо мной. Каждый день встречаю их в коридоре, они заискиваются, кланяются, но сами хохочут и планируют новую атаку»…
Кабинет Никлоса был одним из немногих непострадавших после бури, поэтому в его распорядке ничего не изменилось. Только стало шумнее. Разрушения, вызванные сначала штормом, а после нападением подводников, требовали ремонта. Людей не хватало, многие покинули город накануне бури Столетия, а оставшиеся либо погибли в ночь Трезубцев и костей, либо сильно пострадали или были не способны на работу.
Так что дворцом занялись не сразу, сначала по всему городу открылись пункты оказания первой помощи, потом с возвращением горожан началась и реконструкция. Последние несколько дней во всех концах дворца звучали стук молотков, бритвенная мелодия пил и магические колокольчики. Обещали к концу лета закончить с разрушенной взлётной площадкой.
