– Это обморок! – остановил я настоятельницу. – Он лишь в обмороке, перенапрягся…
Настоятельница и сама была близка к потере сознания. Сжимала в руке скрученный из тряпок факел, и все смотрела на своего драгоценного Маркуса, будто не верила мне.
– Да дышит он, дышит! – крикнул я. Подбежал к кабине, забросил Марка назад.
– Забирайся! – приказала Хелен. – Сестра Луиза, поджигайте факел!
Луиза еще была в ступоре.
– Не дай его подвигу пропасть даром! – прошипела летунья. – Опомнись!
Это подействовало. Спички ломались в руках Луизы, пришлось Хелен ей помочь. Из двух толкачей сейчас свисали коротенькие запальные шнуры, и я подумал, что, видно, была у летунов в ходу эта уловка – поджигать толкачи снаружи…
– В кабину! – Хелен обожгла меня взглядом.
Я вмиг заскочил внутрь планёра. Сел в заднее кресло, скорчившийся Марк остался сидеть у моих ног. Я похлопал его по щеке – и услышал слабый стон. Вот и хорошо, пусть тут сидит, а то опять все ноги отдавит. «Король морей» был чуть побольше «фалькона», но при этом казался еще хрупче. Неужели эта колымага могла на воду сесть, словно альбатрос? Первой же волной кабину зальет, намочит крылья… разве что совсем в мертвый штиль…
Хелен уже уселась впереди. Достала из Холода запал, воткнула в гнездо на пульте.
– Ты уверена, что толкачи сработают? – спросил я.
– Уверена.
– А планёр не рассыплется? Это же музейный экспонат!
– Не знаю! Крепко сделан, и следили за ним, но теперь… не знаю. Сестру моли!
– А…
– Все! Молчи!
Высунувшись в полуоткрытую дверь Хелен глянула на Луизу. Та стояла у левого крыла с горящим факелом, будто святая Диана, собравшаяся подпалить под собой костер в устрашение язычникам.
– Готова?
Луиза молча кивнула, глядя на Хелен безумными глазами.
– Давай, поджигай! Спасай Маркуса!
Словно услышав свое имя, мальчик у моих ног застонал, и слабо прошептал:
– Нет… оставьте… я тут…
От души говорит, или нет? Я не знал. Я уже совсем его не понимал. Если он не ловкий интриган, так чего же мы все ему служим? А если ему не дорог никто из нас, так чего из-за Луизы переживает? Ведь можем и впрямь просьбу исполнить, оставить в Хрустальном Дворце, куда с минуты на минуту ворвутся преторианцы…
Луиза протянула факел к толкачу.
– Дальше, дальше держись, сожжет! – закричала Хелен. – И сразу ко второму…
Запальный шнурок вспыхнул, начал разбрасывать искры. Сестра-настоятельница метнулась под высокое брюхо машины, выскочила с правой стороны, стала тыкать в болтающийся шнурок. Я заметил, что запалы разной длины, видно Хелен специально подгадывала, чтобы оба толкача вспыхнули одновременно.
Загорелся второй шнурок. Луиза опустила руку, тупо глядя на бегущий к толкачу огонек… И вдруг, кинув факел, бросилась к кабине, распахнула дверцу.
– Уйди! – крикнула Хелен.
– Пусти! Держать буду, не улетишь, в стену врежешься! Пусти меня!
Вот так святая… вот так самопожертвование!
Вцепившаяся в кабину Луиза явно не запугивала. Ей хватило бы сил, чтобы придержать с одного боку хрупкий планёр, и не позволить нам нормально взлететь. Вот только хватит ли на это духу?
– Помилуй, Господи… – только и сказала Хелен, сдвигаясь на своем сиденье. Луиза вмиг села рядом, одной рукой уперлась в панель перед собой, другой схватилась за плечо летуньи. Та даже не заметила этого. Толкачи взревели, оба сразу, планёр вздрогнул, и летунья рывком повернула рычаг, зажигая остальные заряды.
Планёр заскользил по натертому паркету, вперед, к проему.
Глава четвертая, в которой Хелен вновь демонстрирует чудеса мастерства, но то, что делает Маркус – все превосходит
Сколько раз я уже видел, что с людьми жажда жить делает, а все равно не перестаю удивляться.
Самопожертвование, самоотречение – это уж больше для деяний святых и для детских сказок. Нет, оно бывает, конечно. Но обычно в горячке боя, в приступе ярости. Тогда и впрямь – солдат простой, за которым ни древности рода, ни дворянской чести, грудью на пулевик ложится, путь товарищам пролагая. Тогда в горящее здание кидаются, в омут прыгают, с усмешкой на казнь идут. Ярость! Ярость и ненависть – вот они лишь и творят настоящее самопожертвование.
А чтобы любовь и благочестие… нет, не знаю.
Не приходилось видеть.
Думал, хоть сестра Луиза, что после светских неудач к духовным делам амбиции свои обратила, пример покажет… Какое там.
В реве толкачей, поджигая за собой пол, мигом затянув дымом весь зал воздухоплаванья, несся планёр к выбитому Словом проему. И был он перегружен так, как его ученые создатели и помыслить не могли. Два с половиной центнера, даже побольше, наш общий вес. И не с планёрной полосы взлетаем, без катапульт и канатов, а на четырех толкачах, что, в общем-то, совсем не для взлета предназначены.
Сила в них была огромная, что уж тут спорить. Только главная беда, видно, в другом крылась. Посмотрел я на крылья двойные, между которыми грохотали огненные струи. И понял, о чем тревожилась Хелен.
Все равно, будто в хрупкую двуколку запрячь четырех могучих коней. Им-то радость мчаться по дороге, невесомый груз тащить. А вот каково легкой повозке?
Крылья планёрные, из тонких реек и растяжек собранные, материей обтянутые, под напором толкачей выгибались и вибрировали, вот-вот отвалятся. Весь планёр скрипел и стонал, жалуясь на злую судьбу. Казалось, миг – и оторвутся крылья, унесутся сквозь проем, преторианцев пугая, а мы в кабине по инерции прокатимся, да и рухнем вниз…
– Луиза… – крикнул сжавшийся в ногах Марк. Хотел я ответить, что нечего ему за настоятельницу волноваться, та пока что к Господу не торопится, но онемел: кончился зал, мелькнули отсеченные Словом края рам, и планёр ухнул вниз.
Падение было недолгим, и мне показалось, что Хелен сама опустила нос планёра к земле, чтобы тут же рвануть рычаги на себя, будто останавливая закусившего удила коня. В паре метров от земли планёр выправился и наступил короткий, будто вечность, миг, когда «Морской Король» завис, раздираемый земной тягой и рвущимися в небо ракетными толкачами. Кто бы сейчас не пересилил – нам это ничего хорошего не сулило. Я видел преторианцев – доблестных Серых Жилетов, славу державную, с круглыми как блюдца глазами; но даже невиданное зрелище нашего взлета не выбило из них боевой дух. Они разбегались – медленно-медленно, и доставали оружие – еще медленнее. Видно, время для меня замедлило свой бег, так велик был страх. Один преторианец поднимал пулевик, другой медленно замахивался тонкой блистающей саблей – и я понял, что он дотянется, рубанет по тонкому крылу, и тогда уж нам точно конец…
