— Ты ведь это не выдумал просто потому, что я угостила тебя пирожным?
— Нет, это правило существует все то время, пока проводятся бега.
Пак пристально всматривается в мое лицо, чтобы понять, серьезно ли я говорю, а потом кривится.
— Я, собственно, имела в виду… есть ли у нас вообще шансы?
Корр изгибается, прижимаясь к моей ноге, не желая больше стоять спокойно. Это мне напоминает о том, что нужно поменять его местами с Эданой. С тех пор как ее перестали тренировать на пляже, Эдана становится все более и более тревожной, а в ее стойле нет окна, потому что ее место — в одном из семи отделений в задней части конюшни. Из окна в стойле Корра видно не слишком много, но все-таки это может ее слегка успокоить до окончания бегов, когда у меня снова появится время для нее.
— Я бы не стал тебе вообще ничего говорить, если бы не думал, что они есть.
— Я имею в виду, настоящий шанс.
Пак тут же отводит взгляд в сторону, как будто предполагает, что меня может оскорбить мысль о соревновании с ней за первое место.
— За второе и третье места тоже полагаются небольшие призы, — говорю я. Пак перебирает пальцами спутавшуюся гриву Дав, — Может, этого будет достаточно?
Голос Пак звучит едва слышно:
— Это может нас выручить… — И тут ее тон резко меняется. — Ты должен прийти к нам на ужин. Будут бобы или еще что-нибудь такое же вкусное.
Я задумываюсь. Обычно я ужинаю в своей квартирке, стоя, распахнув настежь дверь, потому что конюшня ждет моего возвращения, дела не могут стоять на месте. Мне непривычно ужинать за столом, пытаясь при этом найти какие-то слова и ответы для вежливой беседы. Поужинать с Пак и ее братьями? До бегов осталось всего ничего… Я должен еще как следует отчистить седло и ботинки, постирать бриджи и найти перчатки, на тот случай, если пойдет дождь или ветер станет уж слишком резким. Обязательно нужно поменять местами Корра и Эдану и вычистить их стойла. И хорошо бы еще раз зайти в лавку мясника, узнать, нет ли у них какого-нибудь особого лакомства для Корра…
— Ладно, неважно, — говорит Пак. Она умеет очень быстро прятать свое разочарование. И если не искать его специально, точно не догадаешься, что она успела запихнуть его куда-то подальше, — Ты занят.
— Нет, — возражаю я, — Нет, я… я подумаю. Я не уверен, смогу ли уйти.
Не знаю, что творится у меня в голове. У меня же нет времени на походы в гости. И я не слишком хороший компаньон за столом. Но об этом думать не хочется. Вместо того я жалею, что не ответил быстрее, до того, как заметил ее огорчение.
Пак быстро берет себя в руки.
— Ну, если не сможешь, увидимся завтра на берегу?
В этом я уж точно уверен. В этом легко быть уверенным. если сидишь верхом на коне.
— Да.
Пак
Гэйб явился к ужину с цыпленком и Томми Фальком. По правде говоря, я ничуть не огорчена, видя их всех: Гэйба — потому, что он уже очень давно не ужинал с нами, цыпленка — потому что это не бобы, а Томми Фалька — потому что благодаря его присутствию Гэйб весел и дурачлив. Они перебрасывают ощипанного цыпленка туда-сюда над моей головой, пока с него не слетает обертка и я не начинаю кричать на них, подбирая ее с пола. Цыпленок тоже падает на пол.
— Если мы все умрем от чумы или какой-нибудь заразы, я хочу знать, что моей вины в этом нет, — заявляю я.
К пупырчатой спине цыпленка пристал какой-то сор.
— Да ты просто протри его, и все. Немножко грязи никому еще не вредило, — говорит Томми Фальк. — Гэйб говорит, ты все равно цыплят готовить не умеешь.
Финн, который сидит у очага и пытается раздуть огонь, впервые открывает рот.
— Ну да, она уж точно ни разу хорошо их не готовила.
— Или заткнитесь, или будете готовить сами!
Вообще-то грязь на цыплячьей коже — это последнее, что меня беспокоит. У меня и руки-то грязные. Мне требуется немало времени на то, чтобы отмыть их как следует, но даже когда они становятся в основном достаточно светлыми, от них все равно пахнет довольно подозрительно, вроде как сразу и Корром, и Дав.
Гэйб усаживается у радиоприемника, пытаясь поймать какую-нибудь из материковых музыкальных станций, которые ловятся, только когда погода хорошая, а радиобогам принесены достойные жертвы. Пока радио помалкивает, Томми Фальк напевает сам, вспоминая мелодии, которые успел услышать до шторма. И впервые за много месяцев наш дом кажется живым.
— Найди какой-нибудь джаз, Гэйб! — говорит Томми.
Он пристраивается рядом с Финном и начинает помогать ему превратить дым в огонь. Потом тянется к отцовскому креслу, на котором лежит давно заброшенное концертино. Томми играет ту самую мелодию, которую только что напевал; концертино превращает ее в нечто жалобное.
— Нет, ты можешь такое вообразить? Концерты!
Конечно, он говорит о материке. Потому что бега скоро минуют, а жизнь продолжится.
— И автомобили, — кивает Гэйб. — И апельсины каждый день.
— И джаз! — восклицает Томми.
Финн пристально смотрит на огонь,
Я внимательно рассматриваю цыпленка.
— Эй, не впадай в меланхолию! — говорит Томми, вскакивая при виде выражения моего лица, — Это ведь не значит, что мы никогда не вернемся. И мы будем присылать деньги. Ты вообще видела, как одевается Эстер Куинн? Ее братья на материке, что-то там кому-то продают и присылают домой денежки, потому она и выглядит как картинка из модного каталога. Когда мы сможем приехать, Гэйб? На Пасху, пожалуй? Пасха — самое время для визитов. И купим целую кучу цыплят!
Гэйб забирает у Томми концертино и извлекает из него мелодию. Я и забыла, как хорошо он играет. Томми обхватывает меня за талию и кружит по комнате. Я едва волочу ноги, потому что терпеть не могу, если ко мне кто- то прикасается, когда я того не ожидаю. И еще потому, что для веселья мне нужно нечто большее, чем танцы. Томми говорит:
— Ну же, давай, ты можешь двигаться гораздо быстрее! Все говорят, что ты сегодня утром носилась на утесах, как ракета!
За это я позволяю ему еще раз закружить меня.
— Так говорят?..
— Ну да, все твердят, что вы с Шоном Кевдриком жуть как зажигали там на утесах, — Томми снова кружит меня и усмехается,— И когда я говорю «вы с Шоном Кендриком», я именно это и имею в виду. И под «зажигали» имею в виду тоже именно это.
— Я резко останавливаюсь и разворачиваю его. И делаю вид, что он говорит о бегах.
