в коконе собственных эмоций, она задыхается от пустоты, сквозь которую не проходит ни проблеска моих чувств. Ей в нём так темно и глухо, что не слышит ни одного моего слова. А, точнее, слышит лишь искаженное эхо моих признаний. Задыхается, сбивая кулаки о плотные стены этого грёбаного кокона…и обвиняя в этом меня.
Сотовый настойчиво зажужжал в кармане брюк, но сейчас я не хотел никого слышать. Не хотел впускать окружающий мир в нашу с ней реальность. Какая бы она ни была сейчас. Потом. Всё потом. Когда она согласится пойти со мной…или же безразлично вынесет свой вердикт, приговорив к смертной казни надежду, что всё ещё жалко трепыхалась в моей груди.
А потом мне захотелось убить её. Прямо на месте, потому что она, в отличие от меня, ответила на звонок! Разрушила грёбаную иллюзию уединения, щелчком пальца по смартфону показав мне, какое место я занимаю в её жизни.
– Да, Сер, – отводит глаза, отворачиваясь в сторону от меня, и впиваясь побелевшим пальцами в висок. А мне до дикости захотелось сжать эти тонкие пальцы…так, чтобы сломать к чертям собачьим. Чтобы никогда и никому ответить больше не могла, дрянь такая! Сам не понял, как подлетел к ней и с громким рычанием сжал руку с телефоном, впиваясь когтями в запястье. Я не знаю, что бы сделал с ней сейчас. За унижение, за наглядную демонстрацию полного безразличия ко мне. В тот момент мне казалось, что смогу придушить. А уже в следующее мгновение моё сердце рухнуло вниз, когда она вдруг резко побледнела и, вскинув голову кверху, прошептала одними губами:
– На Фэй…на детей напали. Ками ранена…Нииик, на наших детей напали!
Глава 22
Я очень плохо помню, что происходило последние несколько часов после того, как позвонил Зорич. Какими-то урывками все. Как в кошмарных снах, когда из-за панического страха не помнишь ничего, потому что мозг блокирует каждое воспоминание, чтобы пощадить разум. Все оборвалось на том моменте, когда я ответила на звонок, я даже не почувствовала, что в этот момент была на волосок от срыва в пекло…Воспоминая, анализируя все, что произошло в эти дни, я буду думать о том, как Ник схватил меня за руку, теряя все самообладание…и лишь потом я пойму почему. Есть вещи, которые не исправить, есть слова, которые уже не вернуть обратно. Иногда не стоит их произносить, даже если тебя разрывает от боли…потому что может быть, тебе их и простят, но никогда не забудут и, возможно, однажды тебя придавит ими, как каменной могильной плитой, и на ней сверху будут выбиты именно эти слова…как цитата прощания с мертвецом. Но я не задумывалась об этом тогда. Не задумывалась, что сбросила нас обоих с обрыва и что механизм разрушения уже запущен, даже если мне сейчас кажется, что это не так.
Я помню, как Ник рывком прижал меня к себе, и мы оказались у места покушения, где-то на окружной дороге…помню машину Фэй, изрешеченную пулями, и фургоны чистильщиков с ищейками, оцепившие территорию, чтобы смертные папарацци и полиция не могли сунуться, пока они не закончат свою работу. Закон маскарада всегда и везде. В любой ситуации. Все остальное второстепенно.
Как сквозь туман видела Ника, расталкивающего ищеек, срывающего ленту, и себя, словно со стороны, с немым воплем бросившуюся к Ярику, который тут же кинулся нам навстречу, вырываясь из объятий Зорича. Подхватила его на руки, лихорадочно целуя лицо, гладя волосы, не в силах унять дикое сердцебиение и невероятную дрожь во всем теле. Живой мой мальчик. Мне самой кажется, что я за эти мгновения успела умереть тысячу раз и ни разу не воскреснуть. Страх за жизнь детей затмевает все: любую боль, любое отчаяние и выходит на первое место, делая все остальное ничтожным и таким незначительным. Но где-то внутри сработало это понимание, что и Ник в ту секунду, как я произнесла пересохшими губами о покушении на детей, забыл, что хотел разорвать меня на куски.
Увидела, как мой муж бросился к Фэй, стоящей на коленях возле машины с другой стороны, и новый круг хаоса, сразу в дыру черную, в воронку, с надсадным стоном, глядя застывшим взглядом на белоснежный ботинок Ками с каплями крови на нем. Грудную клетку разрывает от немого вопля. Ник рядом с нашей девочкой на земле, ее голова у него на коленях, и его трясет так же, как и меня. Ее голос…такой тихий, такой хриплый, полосует сердце, как лезвием, настолько сильно, что я корчусь от боли и страха. Самого примитивного ужаса, который только может испытать мать.
– Папа…папочка…страшно. Мне страшно.
И его сильнее трясти начинает, пальцами окровавленными ее волосы с лица убирает.
– Все хорошо будет, моя принцесса. Не надо бояться. Это царапина. Мы сейчас тебя в клинику отвезем. Посмотри на меня. Ты мне веришь?
Она глаза прикрывает. А я вижу пятно у нее на груди и на животе и понимаю, что не отвезем. Никуда не отвезем. Медленно подошла к ним и опустилась на колени.
– Мамаааа…– взгляд на меня перевела, а я в каком-то оцепенении только на раны ее смотрю и дышать не могу. Ни одного вздоха. Легкие не работают, как и сердце. На Ника глаза подняла, а у него от напряжения пот по вискам катится и вена на горле пульсируют. Еще секунда, и он заорет. Руку ему на плечо инстинктивно, сильно сжимая пальцы и наклоняясь над Ками еще ниже, вглядываясь в искаженные болью черты лица.
– Хрусталь с ядом. Одна под ребром навылет легкие пробила, вторая застряла в животе. Она Ярика собой закрыла…а я…я за рулем. Не успела. Не вижу я их и себя не вижуууу.
Голос Фэй сквозь рваную вату. Срывается на всхлипы. Я ее даже не слышала, я смотрела в глаза своей дочери и видела, как их затянуло пленкой страдания и надвигающегося беспамятства.
«Девочка моя, маленькая моя. Я сейчас…сейчас»…Боже, как давно я этого не делала… Смогу ли сейчас? Смогу! Обязана.
– Нет! Марианна, нет! Не смей! Противоядие жду с минуты на минуту. Потом в клинику…,– Фэй схватила меня за руку, но я сбросила ее ладонь.
– Не мешай, пожалуйста…Потом поздно может быть.
