бы подружиться со Змеем... Кажется, это качества, совершенно типичные для падших ангелов.
Именно потому совсем удержаться от любопытства я и тут не смогла.
— Как тебе удалось вернуться? Неужели все ангелы возвращаются, но не знают об этом? И… почему ты так поступаешь с ним? Он ведь скучает.
Она покачала головой.
— Как много вопросов, однако… И я совсем не уверена, что на все из них готова дать ответы. Давай по порядку, хорошо? Когда железные перья пронзили меня, я умерла…
— Что?! — этого ведь не может быть, правда?
— Ну да, меня убил за предательство Железный Ангел, не испытывающий сомнений. Тебя это удивляет? Тебе, как падшей, придётся тоже с ним столкнуться, если правда о твоём путешествии всплывёт.
Я почувствовала себя так, как будто на меня уронили пару небоскрёбов и синего кита до кучи.
Верифиэль…
Едва ли меня это всё должно удивлять, на самом деле.
В смысле, не он ли любил поведать восхищённой публике, как лихо карает отступников? Не я ли во время заданий и засад дремала под байки о многочисленной уничтоженной скверне?..
Но в этом проблема, правда? Есть истории (много), в которых тот, кто победил — тот и добро. И тут как раз тот самый случай. Я сама много раз подпевала Верифиэлю.
“Подлинный ангел не может сомневаться”
“Правила нужны, чтобы их придерживаться, и исключений быть не может”
“Правда всегда одна”
“Тёмные твари не достойны жалости”
В такие вещи очень просто, удобно и уютно верить — до тех пор, пока сам не пообщаешься с тёмными тварями.
Пока сам волею какого-нибудь дурацкого случая не станешь одной из них.
— А в чём именно заключалось твоё предательство?
Любве усмехнулась.
— Ты имеешь в виду теоретически или фактически? Потому что теоретически я была наказана за связи с демонами и интерес к отражениям. Но факты состоят в том, что я просто задавала слишком много неудобных вопросов. И какой-то из них, кажется, оказался излишне неудобным, как это обычно и бывает.
Как это обычно и бывает.
Правда в том, что Верифиэль действительно спас множество жизней, уничтожая зло. И я тому свидетель.
Правда в том, что Верифиэль погубил множество жизней, уничтожая то, что считал злом.
Я стою между этих правд и просто не знаю, какая из них на самом деле должна быть окончательной… И есть ли она вообще, окончательная правда.
В любом случае, нет смысла думать об этом прямо сейчас. Сейчас важно иное.
— Железные перья убили тебя. Но что случилось потом?
— Потом? Не слишком ли опасный вопрос, Атиен? Все хотят знать, что бывает за Гранью; но всем, даже ангелам, дано узнать это лишь у последней черты. Извини, ты не можешь быть исключением.
— Но ангелы и так знают, что бывает за чертой. Мы растворяемся в вечности, так? Становимся светом… стихией… энергией жизни. Это то, что написано во всех свитках мудрости, учебниках, записях, это то, что мы видим в зеркале перерождения, это цена за наши крылья. Мы умираем навсегда. Разве это не известно точно?
Любве-Лариэль засмеялась.
— А ведь я спросила у Неё то же самое.
— У Неё?..
— Ты понимаешь, о ком я. Я не расскажу тебе обо всём, что предшествовало нашей с Ней встрече, но эта встреча состоялась. И я задала тот же вопрос, что и ты. Разве ангелы не умирают навсегда? Это то, что ты хочешь знать, правда?
— И что Она ответила?
— Что “навсегда” не существует ни в жизни, ни в смерти; что ничто не может быть навсегда — ни мука, ни наслаждение, ни жизнь, ни смерть, ни существование, ни небытие. Она сказала: никто не умирает навсегда. Она сказала: никто не живёт в последний раз, потому что всегда есть продолжение. Она сказала: ничто не кончается, если разобраться, потому что круг бесконечен. Вы, ангелы, столь же невежественны, как люди, хотя и считаете, что знаете больше их — но правда в том, что о своём потом никто живущий в Ловушке для Древних не может и не должен знать наверняка. Таковы там правила для живых: им не дано помнить, что будет потом, но это не значит, что потом не будет. Вы вспомните, когда догорит погребальный костёр, когда черви перестанут копошиться в ваших глазницах, когда отзвучат последние слова сожаления. Только тогда вы вспомните. И будете долго смеяться.
Я смотрела на Любве, чувствуя, как её слова проползают куда-то под кожу.
— Что ещё ты можешь рассказать? — мой голос хрипел, и я этого даже и не думала стыдиться.
Любве с лёгкой улыбкой пожала плечами.
— Она была со мной ласкова и добра. “Узникам Ловушки, убитым железным крылом, хочется покоя и забвения, — сказала Она. — Но я должна задать тебе вопрос. Недавно ко мне пришёл проситель, который любил тебя достаточно, чтобы дерзнуть за тобой сюда спуститься. Я предстала перед ним ужасной, и холодной, и жестокой — потому что перед живыми я предстаю именно такой. Я сказала, что ничего не изменить — что, разумеется, истина… Но есть на свете четыре вещи, которые я ценю превыше прочих. Это искусство, любовь, честность и смелость. Так что я спрошу тебя: хочешь ли ты уйти или остаться? Уйдёшь — оставишь позади боль, и сожаления, и гнев, родишься снова в мире, который более справедлив, мягок и свободен, чем Ловушка для Древних. Останешься — с тобой останутся боль, и сожаления, и страхи, и горечь. И шанс быть с ним, но в одних лишь отражениях, без гарантий, понимая, что ему тебя не узнать.”
— Почему не узнать? — спросила я тихо.
— Потому что таковы правила Ловушки: есть вещи, которые живым знать нельзя.
— Но ты открыла их мне.
Любве ответила одним лишь насмешливым взглядом и тишиной.
Переспрашивать я не решилась.
— И что теперь? Ему никогда не узнать тебя? — почему-то это казалось самым ужасным.
Быть рядом — и не узнать, не вспомнить, не коснуться рукой, не заглянуть в глаза… По крайней мере со знанием, с пониманием, со словами “Это ведь ты”... Что может быть страшнее?
Любве-Лариэль улыбнулась мне мягкой, чуть сочувствующей улыбкой.
— Ты не слушала? Это самый важный урок, который тебе предстоит выучить здесь, причина, по которой тебе позволили меня узнать: “навсегда” не существует. А значит, “никогда” тоже нет.
Я застыла, переваривая её слова, а она вдруг
