…Который тоже тут. Находится в кабинке на носилках, я даже вспомнила, как эта хрень называется — паланкин или портшез. И его несут внутри этой стально-масочной коробки к нам.
Цепь обычной стражи рассыпалась, как обычные кошаки отлетели бы от миски, к которой подошел катланк. Между прочим, у Паши шерсть встала дыбом без всякого приказа. Я слышала, что у катланков отличная чуйка, не только в смысле носа. Похоже, котенок понял, что ничего хорошего гость не несет.
От портшеза отделился какой-то пацан на побегушках, метнулся к судье, шепнул на ухо.
— Это противоречит закону, правилам и традиции! — сказала судейская рожа. — Того, кто принес выкуп, может сопровождать семья или компаньоны, но вносит выкуп только один. Пусть этот человек назовется, иначе выкуп будет отвергнут! Но перед этим пусть вспомнит — если выкуп не будет принят, его ждет эшафот!
К такому повороту Этьен был не готов. Он перевел взгляд на Нико…
Кто же принес выкуп? Они что, готовы это обсуждать?! Они забыли?!
— Я, Алина, пришелица из-за стены, приношу выкуп за жизнь осужденного Лирэна!
Ничего себе! Это что, я так сказала? Наверное, да, потому что все молчат и слушают.
Опять рокировочки в черном каре. Ага, портшез и группа особо приближенной стражи движется к нам. На полпути пассажир махнул рукой, приказывая остановиться. Стража вышла вперед. Из-за их стальных фигур донесся знакомый голос, уверенный и веселый:
— Алина, подойдите, пожалуйста. Хотя бы на три шага. Пока выкуп не отвергнут, вы в безопасности.
Я оглянулась, мои удивленные спутники ничего не сказали и я сделала три шага вперед.
— Смотри, Лирэн, — неожиданно сказал Лош, — она привела всех! Какое мастерство и какая щедрость!
С эшафота донеслись то ли стон, то ли рычание. Но я глядела на своего врага. Было так жарко, что мощные порывы ветра сбивали капельки пота с лица.
Внезапно стражники в шеренгах стали бить о каменную брусчатку древками алебард. Не громко, но синхронно. Я сразу догадалась для чего — экранировать от остальной площади нашу беседу.
— Алина, — голос стал шипящим, почти змеиным, но по-прежнему оставался разборчивым, — я готов принять выкуп. И спасти жизнь. Твою. Это очень щедро. Вот этому, — палец указал на Лирэна, — жизнь уже и не мила. А ты будешь жить. Согласна?
— Зачем это вам? — черт его знает, почему я спросила.
Не все ли равно, если не собираюсь соглашаться?
— Ты хорошо умеешь слушать, — кривовато усмехнулся подонок. — Слишком хорошо. И ты единственная, кто хоть попытался понять. Я оставлю тебя себе и даже позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Могу даже жениться.
Как меня не стошнило — это только чудом можно объяснить.
Но кажется, выражение моего лица сказало о многом, потому что Лош зло и предвкушающе ухмыльнулся. А потом вдруг дернулся в сторону, резко спросив:
— Куда?!
Вопрос относился к Магали. Она выскочила вперед и яростно шепнула мне на ухо:
— Алина, не забудь: выкуп принимает площадь.
Действительно, как я могла забыть?
Я взглянула в глаза Лошу и отчетливо сказала:
— Я согласна.
Лош улыбнулся. Я не поняла, приказал он или нет, но удары о мостовую замолкли.
— Я согласна, — повторила я обычным голосом, а потом заорала так громко, как только могла: — Озвучить выкуп перед всеми!
Лош огляделся, понял, что теперь его звуковые помехи не сработают, и щелкнул пальцами. Едва возобновившаяся трескотня прекратилась.
— Что вы даете за жизнь презренного негодяя? — важным тоном спросил судья, маячивший все время рядом с нами и делавший вид, будто не замечает нашего почти интимного разговора.
Я набрала воздуха и опять грянула на всю притихшую площадь, так что даже испугалась за свое горло:
— Мы дарим живые цветы всему городу! Цветы, которые могут расти и цвести сами!
Секунда тишины.
Я видела, как расширились глаза негодяя. Да, ведь я говорила ему про спасение, говорила. А он не поверил. Теперь поздно что-то предпринимать — раздался всеобщий то ли вздох, то ли стон. Казалось, люди боятся поверить, но не могут расстаться с надеждой.
— Нам это не надо! Выкуп отвергнут! — послышалось несколько отрепетированных воплей.
Наверное, они должны были зажечь толпу. Но мои слова были так неожиданны, что замолчали и наемные крикуны. Тишина вернулась.
И в этой тишине раздался громкий, почти спокойный, насмешливый голос:
— Да неужели?! Для вас моя казнь важнее живых цветов? Моя смерть важней вашей жизни, дураки?
Я вздрогнула от боли. Любовь — это когда чувствуешь чужое тело как свое. Когда его дыхание — твое дыхание. Его боль — твоя боль. И я поняла, насколько ему было трудно сказать эти слова ясно, четко и достаточно громко, не застонав при этом.
Но он смог.
— Цветы! Цве-ты! Цве-ты!
Алебардщики затрещали опять. Но трещали не все, более того, они один за другим опускали оружие, а рев толпы нарастал.
Лош поморщился, а потом приказал:
— Взять и ее, и выкуп.
Четверо стражников с секирами поспешили ко мне. Я застыла, вперед выскочил Этьен. Прыгнул, покатился как акробат и поднялся со шпагой в руке.
Не люблю эти мужские прибабахи с оружием. Но как-то сразу сообразила, что ему гораздо проще, чем этим недотепам с длинными древками. Двое упали ранеными, третий был обезоружен Крошкой, молча прыгнувшей вперед, четвертый благоразумно отступил сам.
— Цветы — выкуп! — раздался новый выкрик с помоста. На этот раз Лирэн не смог сдержать стон. — Цве-ты — вы-куп!
— Цветы — выкуп! Цве-ты — вы-куп! — повторила площадь — на этот раз еще громче и слитней.
Народная поддержка пришлась вовремя. Незадачливая арестная команда отступила. Шеренга алебардщиков присела на колено, положив оружие на брусчатку. За ними стояла шеренга стрелков с мушкетами, пищалями, или уж не знаю, как назывались эти свинцовники. Но Лош не отдавал приказа. Или он хотел взять нас живыми, или понимал, что находится на линии огня и первые пули достанутся ему.
Мерзавец не терял самообладания. Что-то приказал подбежавшему курьеру. Несколько секунд спустя над площадью резко взревели трубы.
Народ притих и в полутишине раздался голос судьи:
— Показать выкуп!
— Показать выкуп! — повторили клакеры, на этот раз дружно.
Все хотели увидеть живые цветы. И несколько секунд спустя орала вся площадь.
— Поднимите корзину! — громко и отчетливо сказал Нико. — Пусть они увидят!
Алиночка, не надо бояться! Надо поднять над головой эту тяжелую корзину. И не дрожать оттого, что половина стволов смотрят на тебя, а вторая — на Нико.
Маленький принц поднял правую руку…
Дура! Везучая дура! Бывает же — вызвала лифт и вспомнила, что забыла в квартире телефон. Вспомнила у лифта, а не у стойки регистрации в аэропорту.
Так и сейчас, в последнюю секунду я вспомнила, как после неудачного опыта в подземелье опять завязала корзину, чтобы не просыпались драгоценные луковицы на очередной невидимой колдобине. И развязать нет ни времени, ни сил.
Кинжал. Нож. Скальпель — вот что нужно.
Я не поняла, сказала это Этьену или нет, но он протянул мне какой-то вспомогательный клинок, короткий, не длиннее ладони, но тяжелый. Впрочем, какое это имеет значение. Важно, что одним вспарывающим ударом я разрезала полотно будто торт. Оглянулась — Этьен отошел — и, не выпуская ножа, подняла корзину.
Нико так и стоял с поднятой рукой. Секунда — и я увидела искры, исходящие из его ладони, услышала то ли заклятие, то ли песню.
Сработает? Или опять пепел?
Я даже не сразу поняла, что произошло, — смотрела в пыльный бортик корзины. Потом чуть вытянула руку вперед…
Над моей головой вытянулись высокие стебли. Секунда — и раскрылись яркие бутоны, красные и желтые.
— Цветы! — раздался чей-то дико-восторженный крик. — Воздух!
Толпа не успела повторить, как я услышала приказ Лоша:
— Арестовать всех. При сопротивлении — убить!
Вот подлец. То ли боится, что его застрелят вместе с нами, то ли хочет сохранить цветы себе. Боится! Он всегда боится. Всех боится. Ему очень-очень страшно. Его жизнь — это страх. Как же ему плохо-то…
