— Однажды попал в минус тридцать, чуть не сдох, пока такси поймал.
— Надо же! Я думала она врет, такая паникерша.
— Что Мамонт?
— Проходит мимо, даже не здоровается. Жалко его ужасно.
— Сам виноват, если бы отпустил сразу, ты бы не ушла в середине сезона.
— Он надеялся что я передумаю…
По лестнице с топотом бегут кордебалетные. Они уже при параде, накрашены и причесаны. Киру они никогда не жаловали, сначала из зависти, а теперь она подколодная змея. Мамонт пригрел ее на груди, вывел в солисты, а она предала его и театр. Они пробегают мимо, едва кивнув. На лестнице остается сладкий запах гиацинтов. Кураев машет сигаретой перед носом, как будто табачный дым гораздо приятнее.
— Ты все правильно делаешь, — говорит он. — С этой сцены далеко не прыгнешь. Кулисы в дырах, пол прогнил, тщеславие жрет, деньги копеечные. Вот они, — он махнул рукой в сторону двери, в которую выпорхнули кордебалетные, — только о деньгах и думают. Любовь к искусству плохо оплачивается. Пока им родители помогают, а будет семья, разве прокормишь? Дети не скотина, букеты кушать не станут. Я и сам уехал бы, но мне на пенсию через пару лет.
— Какая пенсия? Ты у нас еще такой огурец!
Кураев распрямляет плечи, чтобы показать какой он огурец. Пока его не выпрут, он конечно не уйдет. Кира старается не кашлять, плохой из нее курильщик.
— Мусина то в Москве? — игриво спрашивает он.
— Она меня ждет!
— Ох зажжете девки…Звезды на Кремле! Мой совет: ты с ней там не особенно… Муся только и умеет что без лифчика на трубе висеть. Одним словом стриптизерша, с ней быстро деградируешь.
— Да ну что вы все! — отмахивается Кира, — Что, я Мусю не знаю? Она не стриптизерша. Она яркая и индивидуальная, и что бы вы все не говорили, с ней даже деградировать интересно!
Мусю выгнали из театра пол-года назад, за то, что она по ночам танцевала в клубе. Скандал был громкий, но кто донес, так и не узнали. Хотя конечно, место было известное. На счет «без лифчика» — абсолютная неправда, Кира сама все видела, был кожаный лифчик, такие же трусы и ботфорты на шпильках.
— Заболоцкому было так интересно с ней деградировать, что он даже повесился, — не унимается Кураев. — Хорошо успели из петли вынуть.
— Кураев, цыц! — отрезает Кира и подносит указательный палец к его носу. — Как вам всем не надоело? Одно и то же, из года в год, уже и забыть пора…
Она вдруг бледнеет. По лестнице спускается Мамонт. Энергично, но все же тяжело отдуваясь. Поравнявшись с Кирой, он гневно бросает: Закурила уже? Ну-ну… То-ли еще будет! А ну иди за мной.
Кира с ужасом смотрит на Кураева и бросив окурок в песочную пепельницу, тащится за директором. Мамонт идет далеко, в пошивочный цех. Она семенит за ним по коридору, потом еще два пролета в подвал и наконец перед самым входом он останавливается, берется за ручку двери и поворачивается к Кире.
— Милованова, рекомендации я тебе не дам. Не проси.
— Я не прошу, — слабым голосом говорит она.
— Ну и дура, я же говорил.
Кира начинает злиться.
— Но вы же не дадите…
— Не дам, я уже сказал! — кричит Мамонт. — Кому нужны мои рекомендации в Москве? Там же все лауреаты конкурсов! А ты — лауреат? Нет! — отвечает он сам себе, — Могла бы быть. Но у нас денег нет, на конкурсы ездить. Спонсоры только в карате, дзюдо, восточные единоборства деньги швыряют. Плевать им на нас, мы же никого не убиваем!
Лицо его морщится. Кира помнит как он тщетно пытался найти денег, чтобы отправить ее и Заболоцкого на конкурс в Варну.
— Рекомендации не дам, не проси!
— Я не прошу…
Он тычет ей пальцем в колени.
— Вот твои рекомендации. Две! Ты на них танцуешь… Покажешь им Китри с выпускного или гранд аллегро из партии королевы Виллис. Ты же была в Жизели стажером у Камиллы? А я тебе хотел партию дать… Ну что тут теперь говорить? Только ноги и помогут. И господь бог.
Кира вздыхает, чтобы показать ему как она все прекрасно понимает.
— Ноги, господь бог… и Заболоцкий. Слушай меня, он там на хорошем счету, и далеко пойдет, если опять с твоей Муськой не свяжется. Я с ним вчера разговаривал. Позвони ему, он обещал помочь. Его телефон у секретаря возьми.
Мамонт царственно указывает ей пальцем назад, в пустой темный коридор. Она свободна. У Киры набегают слезы. Она знает московский телефон Заболоцкого, ведь они столько лет бок о бок, учились в хореографичке. Но забота Мамонта, которого она бесконечно любит, трогает ее.
— Александр Пахомович…Я…Простите меня…
Она готова кинуться ему на шею.
— Зайдешь ко мне, когда ведущую партию в Москве получишь, и не раньше. До этого я тебя видеть не хочу. И слышать о тебе ничего не желаю!
Он захлопывает за собой дверь. Кира остается одна в полной тишине. Единственная лампочка на потолке освещает не крашенные бетонные стены подвала. На мгновение ей становится страшно. Что же будет с ней в Москве? В большом, чужом городе? Уверена ли она в своих силах? Сможет ли она там прорваться? Так — ли нужны там ее ноги? Она стряхивает себя эту минутную оторопь. Все будет хорошо, она в это верит.
Очередь к доктору Далаки длинная. Это довольно тоскливо, сидеть целый час с кислыми пациентами, дожидаясь пока тебя примут. В поликлинике прохладно и пахнет йодом, а на улице шикарный день, солнечный, без всякой мути в небе. Из кабинета выходит Ленка — Шурина дочь. Она работает медсестрой у Далаки. Подмигивает Кире.
— Сейчас, я схожу за заваркой, и заведу тебя.
В очереди осуждающе смотрят на Киру, а старушка, которая прямо перед ней, начинает тихо раздуваться.
— Да ладно, я подожду. Я вот, уже сразу, за бабушкой.
— Как знаешь, — улыбается Ленка и удаляется, оглаживая халат на крутых бедрах.
Кира внимательно смотрит вслед. Ленка не хромает, а уверено плывет по коридору. Крепкая, обтекаемая, похожая на новенькую, только что отлитую пулю. Той ночью на дороге женщина сильно прихрамывала, значит все это глупости. Из-за случая на крыше Кира не любит Ленку. Взрослая женщина и так напугать маленькую девочку! Это чувство она не может перебороть, хотя и должна быть благодарна соседке. Вскоре после случая на крыше, Кира упала с собственного балкона. В тот день, Шура с Ленкой пили чай у Миловановых. Пока они обсуждали соседку со второго этажа, Кира шмыгнула в дверь лоджии, взгромоздилась на стул, чтобы пощипать струны для белья, а заодно поглазеть во двор и перекрикнуться с друзьями. А дальше она ничего не помнила. Ничего. Первое, что вылепилось из мутного пятна обморока — было лицо Ленки. Именно она несла Киру на руках до дороги, чтобы поймать машину. И именно она растолкала всех в очереди приемного покоя. Ослабевшую Веру Петровну вела под руки Шура. Ленка позвонила Далаки и он сразу же примчался. После осмотра он вывел совершенно целехонькую Киру в коридор. Мать сидела зеленая и сливалась по цвету с бактериями, которые извивались за ее спиной на плакате ратующем за гигиену. В тот день матери нужна была помощь гораздо больше чем Кире.
