– Есть ли у тебя предположения о личности убийцы?
– Нет, – честно ответила я, – никаких.
– Убийства связаны с тобой, это очевидно. Первый подозреваемый – князь.
– Это не Милевский! – мотнула я головой. – Мы год жили под одной крышей, он бы триста с лишним раз успел меня убить! Не думаю, что его сиятельство стал бы таким образом удовлетворять свою страсть! Да и как бы он осуществлял отбор? Документы просил, прежде чем приказать девушкам раздеться?
Господи, что я такое говорю…и почему ничего не видно? Я моргнула, по щекам побежали горячие слезы. Утерла лицо и устало посмотрела на Петра.
– Жертвы были одеты. Даже слишком для того, чем только что занимались.
Голову стянул металлический обруч, меня замутило. Чернышов поджал губы и твердо сказал:
– Князь не убийца.
От резкого облегчения я пошатнулась.
– Так считает Белянин, так считаю и я. В том-то и проблема, Маша: Милевский чист как стеклышко, единственное пятнышко на котором – ты. Государев племянник и дочь опального графа Шувалова. Эта связь – позор царской семьи. О его опекунстве при дворе не судачил только ленивый! Да даже в нашем министерстве!
– Его выставят безумцем … – похолодела я.
Еще один уголек в тлеющий костер несовершившейся революции.
– Князь предупреждал, что покинет столицу сразу после суда, но почему-то изменил планы и остался в городе. Лучше бы уехал, – буркнул Петр.
– Предупреждал? Кого предупреждал?
Чернышов осекся и потемнел лицом.
– Меня, – тихо признался он.
– Тебя… – я прикрыла веки.
Чернышов. Господи, а я еще просила Белянина его повысить.
«Он слишком образован для простого помощника следователя, Андрей Аркадьевич, это несправедливо!»
«У него свои задачи, Машенька, – отвечал мне начальник. – Уж поверьте, я глубоко его ценю».
Слишком образованный, слишком вышколенный, слишком …мой друг. Три года изо дня в день. Рядом со мной.
– Что ж, надеюсь, тебе хотя бы достойно платили за пригляд.
И не лги, не лги хотя бы себе, что ты ни о чем подобном не подозревала!
– Маша … – с тоской посмотрел на меня Петр.
– Петя, перестань, – я выдавила улыбку и протянула руку, предлагая ему вернуть мой узелок, – я ни в чем тебя не обвиняю.
Воздух пропал, и я задыхалась. Странно понимать, что вся твоя самостоятельная и свободная жизнь – декорации артистов погорелого театра.
– Вы в опасности, Мария Михайловна. А князь... князь далеко.
– Я буду осторожна, – хрипло ответила я.
Чернышов закатил глаза и напомнил:
– Ты живешь одна.
– Одна… – повторила я. – Одна в целой квартире! – Резко выдернула руки из теплого укрытия и, уронив в ладони лицо, беззвучно рассмеялась. – Господи, помилуй, какая же это всё-таки глупость! Я ведь знаю цены! Как я до сих пор не сложила два и два?
Три года! Тысяча дней! Заботливый хозяин позволил мне немного свободы, в рамках всё той же клетки.
– Белянину придется рассказать обо всём князю. Алексей Сергеевич не больно-то был счастлив, когда разрешал держать тебя у нас, а теперь – запретит. И, господи, он будет прав! Кто бы ни был убийцей… тебе не место в архиве петербургского сыска, – сказал он, глядя мне в глаза, и опустил взгляд.
– Я поняла тебя, – сухо ответила я Петру. – До встречи, – попрощалась и вошла в подъезд.
– Ангелам нет места в аду, Мария! – крикнул Петя мне в спину.
Верно, Петя. Только ведь то – ангелам. А я квартирую у демона. Мне, грешнице, что так, что сяк – всё равно ад.
Я медленно поднялась по лестнице, вошла в пустую квартиру и, не раздеваясь, села на пол прямо у входа. Невидящим взглядом оглядела двери. Право слово, зачем было тратиться на четыре комнаты? Впрочем, мой князь всегда был щедр.
«Довольно стенаний!» – я резко поднялась на ноги и сдернула пушистый платок. Не проще ли лично спросить у Милевского, до которого срока оплачена квартира? И поблагодарить не забыть!
Освященные кушанья оттягивали руку. Праздник! Прочь злость и обиды. Не сегодня. Не сейчас! Я прошла в комнату и, оставив узелок на столе, всмотрелась в рассеченную белым шрамом ладонь.
– Что с вами? Вы поранились? – Алексей меняется в лице.
Белизна рубашки резко контрастирует с бронзовой кожей. Я же в черном платье. Девять дней со смерти Оли. Но приношения не будет. Не будет отпевания, и утешения не будет.
Самоубийца…
Мы на кухне. Мама рядом нервно теребит ворот платья. Я знаю, что не так, я слышала шепот слуг. Ночью отец заливал горе и снова проигрался. Зря мы переехали в Петербург.
– Маша, поздоровайся, – тихо шепчет мне мама, и я понимаю, что шепотом можно кричать.
Скоро нам придется узнать, как далеко распространяется щедрость князя.
– Господин Милевский, – приветствую я жениха покойной сестры, сжимаю кулак и безмолвно читаю молитву.
Смирение! Я только из церкви. Вспоминаю исповедь, вспоминаю, как смотрела в глаза батюшки.
Стыд и вина. Грехи отпущены, но прощение не вернет Олю!
«На всё воля божия, Машенька…»
Алексей подходит ближе и берет меня за руку. Я морщусь, раскрывая кулак.
– Это ягода…
Его пальцы касаются моего запястья, и от боли я хочу кричать.
– Нет, не ягода, – качает он головой. Тяжелый взгляд на маму и злое: – Варвара Степановна?
На моей раскрытой ладони кровь. Алая линия.
Я разделась и разожгла печь. Взяла пяльца и устроилась у окна. Скучная монотонная работа, по моему мнению, должна была успокоить нервы. Отнюдь. Мысли молотками стучали в голову.
Опекунство Милевского было скандалом. Мое появление в обществе сопровождали шепотки. Не слишком это приятно, быть цирковой собачкой на потеху толпе. Что было простительно мужчине и князю, не было простительно девице на выданье. Впрочем, после единственного выхода в театр, я не появлялась нигде. Алексей увез меня из столицы.
Позор царской семьи, несмываемое пятно на репутации. Уже тогда.
Почему же убийства произошли сейчас? Чтобы усадить за решетку особу царской крови не достаточно парочки косвенных свидетельств! Так, может быть, дело и правда ... во мне? Имена, возраст ... порез на ладони.
Я до крови уколола палец и отбросила рукоделие в сторону. Не поможет вышивание. Достала из библиотечного шкафа томик со сказками и, накинув пальто, поднялась на последний этаж.
– Машенька, – Анна подслеповато сощурилась, – рано ведь?
– Сказки! – обрадовался глазастый Василий и, поднырнув под материн локоть, выбежал ко мне.
– Верно, – я рассмеялась и прижала мальчишку к себе. – Самое время для сказок.
Мы читали. Анна утюжила платья, слушая нас вполуха, и посмеивалась, глядя на возбужденно подпрыгивающего сына в особенно увлекательных моментах. За окном стемнело. Настала пора собираться на службу. Наскоро перекусили, и я спустилась вниз – утеплиться. Вышитая шерстяная телогрейка, надетая под пальто, делала меня похожей на ребенка, укутанного в тридцать три платка заботливой матерью.
– Готова? – спросил меня такой же замотанный сияющий мальчишка.
– Готова! – рассмеялась я.
Вот оно чистое детское сердце: радость от предстоящего праздника вновь поселилась в душе.
Горожане покидали дома и ручейками стекались к площадям у храмов. Мы вышли заранее, но оказались довольно далеко от входа.
Я осмотрелась и заметила знакомое лицо среди прихожан. Бортников? Мужчина поймал мой взгляд и легонько кивнул мне. Я ответила тем же, мысленно гадая, почему он здесь. Иван Петрович жил на Мойке, не ближний свет…
Три свечи – желтая, зеленая и красная – торжественно зажглись в руках священника. В сердце словно загорелся цветной огонек. Отец Павел взглядом обвел наши ряды. Вася дернул меня за локоть, я повернулась к мальчишке и щелкнула его по носу. Начался Крестный ход.
Людской поток отрезал нас от адвоката. Мы обошли вокруг храма, приветствуя воскресшего Спасителя. Анна вдруг зашлась в надсадном кашле. Вася, который шел чуть впереди, остановился и бросился к нам.
