А вот эти правила игры Бен знал очень хорошо ещё со времён своей юности. Сдавать кого-то законникам, пусть даже тот трижды был не прав, считалось стукачеством. У охраны есть запись всего разговора, так что они прекрасно знают, что слова Мэнса можно расценивать как сексуальное домогательство, но обвинений в его адрес от Бена они не дождутся никогда.
— Мне его нос не понравился, — заявил он, сам поражаясь собственной наглости.
— Драки в нашем учреждении запрещены, Хоккинс, — нравоучительно сообщил один из охранников. — Так что до утра просидите в карцере.
Благословенное слово «карцер»! Для Бена оно звучало, как музыка, потому что там, по крайней мере, никто не будет покушаться на его жизнь и достоинство.
ГЛАВА 4
Два шага вперёд. Прыжок. Толчок ногой о стену. Переворот назад и всё по новой…
Бен не представлял, сколько прошло времени с тех пор, как его затолкнули в абсолютно тёмное помещение и заперли.
Здесь было дико холодно. Как в камере для хранения свежего мяса. Если перестать двигаться и лечь на каменный пол, то можно окоченеть и заработать лихорадку. И поэтому Бенджамин прыгал, не останавливаясь, благо опыт паркурщика позволял ему делать это даже в полной темноте. Теперь, когда он точно знал, на расстоянии скольких шагов друг от друга находятся стены, разминаться было даже интереснее.
Уставая прыгать, парень отжимался от пола, а когда руки начинали дрожать от перенапряжения — делал передышку, после чего продолжал упражнения снова.
В темноте время всегда ощущалось иначе. Это Бен хорошо помнил. Сложно определить, прошла минута, час или, может, целая вечность, день сейчас или ночь.
Абсолютный мрак меняет границы сознания и стирает грань между прошлым и настоящим, позволяя воображению возвращать человека в тот день и час, который он хранит в своей памяти как бесценное сокровище.
Прошлое…
Неизменно и настойчиво темнота загоняла Бенджамина в угол, заставляя вспоминать Тайднроуд и тощую фигурку девчонки, мокнущую под проливным дождём. Такой Бен увидел Дохлятину впервые.
Она бежала за ним от перекрёстка двадцать четвёртой улицы практически два квартала, видимо, сообразив, что он такой же беспризорник, как и она, улепётывающий от облавы службы планетарного контроля. Не учла только одного: Бен бродяжничал уже полгода, а потому точно знал маршруты движения дронов-разведчиков, наземных и воздушных патрулей, время их пересменок и почти пошаговое расстояние между кварталами и улицами района, в котором он обитал.
Любой план отступления у Бена был продуман до мелочей. Всё зависело от его местонахождения в момент начала облавы, которую законники стабильно проводили раз в неделю, отыскивая на улицах юных бродяг, отбившихся от рук.
Бродягой, конечно, Бенджамин никогда не выглядел. Одет он был ничуть не хуже простого среднестатистического подростка благодаря тому, что в свои пятнадцать мог взломать защиту любого украденного флэтпада и расплатиться за товар частью накопленных его владельцем кредитов. А вот мелкая идиотка, увязавшаяся за ним, грозила спалить всю контору, когда, потеряв след Бена, остановилась у вентиляционной трубы, через которую он всегда забирался в своё убежище.
Скрипя от злости зубами, Бенджамин выскочил на улицу под проливной дождь и, ухватив побродяжку за шиворот, затолкнул в трубу, буквально перебросив через лопасти временно остановленного им вентилятора.
Мелкая неуклюже шлёпнулась на пол и растянулась на нём, как выброшенная из воды лягушка.
Время поджимало. Если не включить вентилятор, датчики дронов-разведчиков их засекут.
— Шевелись!
Бен резко вздёрнул девчонку, зажал ей ладонью рот, чтобы молчала, и, буквально втащив её в боковой проход в стене, тихой голосовой командой активировал программу запуска у себя на флэтпаде.
Когда лопасти начали вращаться с огромной скоростью, Бенджамин облегчённо выдохнул, скосив взгляд на затихшую в его руках малявку.
На миг показалось, что она не дышит. Испугавшись, что ненароком её придушил, Бен ослабил захват, и девчонка тут же отошла к противоположной стене, словно кукла-марионетка, которую кто-то дёргал за верёвочки.
— Иди сюда, дура! — рявкнул Бен, протягивая руку мокрому чудовищу, подло влезшему на его территорию.
Зло щурясь, он заскользил взглядом по нескладной фигуре девчонки.
Острые коленки, такие худые и тонкие, как у кузнечика, а обнимающие их руки почти прозрачные. Мокрые волосы, облепившие бледное личико. Трясущийся подбородок. Господи, одни острые углы! Огромные уродливые очки, и сквозь них… глаза. Бархатно-коричневые, цвета сольвейта — любимого маминого десерта.
Бен облизал губы, словно внезапно почувствовал во рту его горько-сладкий вкус, и вдруг понял, что с ним происходит: эта тощая, костлявая замухрышка вызывала у него жалость, как выброшенная на улицу зверюшка.
— Шевели поршнями, дохлятина, — резко схватив девчонку за шиворот, Бенджамин, ненавидя и себя, и её за собственную слабость, потащил замухрышку вперёд, в спасительное тепло коллектора, по пути к которому он привычно вскрыл замок на металлической двери, отсекающей прохладный сквозняк из вентканала.
— Здесь сиди, — нарочито грубо рявкнул он, ткнув пальцем в тёмный угол возле входа. — Закончится дождь — чтобы свалила и больше никогда здесь не появлялась! Это моё место, поняла?
Дохлятина слабо кивнула, опускаясь на пол и сжимаясь комочком возле стены. Обняв себя руками, она бессильно уронила голову на грудь, и вода с её жутких, словно обкусанных собаками волос закапала на и без того мокрые коленки. У Бена свело зубы от того, как жалко она выглядела в этот момент. Дерьмо, только расплакаться из-за какой-то тощей доходяги не хватало! Нет, нельзя жалеть! Нельзя привыкать. Здесь каждый сам по себе и сам за себя!
Забравшись на тёплую трубу, парень отвернулся к стене и закрыл глаза, стараясь не думать об очкастой малявке, вторгшейся в его личное пространство. Когда он проснётся, её уже здесь не будет, а вместе с ней исчезнет и неуместное для бродяги чувство жалости.
Громкий чих заставил Бенджамина подскочить на месте и грязно выругаться.
— Ты… — выдавив из себя ненавистное и проскальзывающее сквозь сжатые зубы со свистом, парень скатился со своего уютного и тёплого места, нависнув над трясущейся, словно мокрый лист во время грозы, девчонкой.
Она подняла голову, и Бена от беззащитности её взгляда словно под дых ударило. Больно. Невыносимо. До остановки дыхания. До спазмов в мозгу и сердце. Так на него смотрела мама. В тот день, когда он видел её в последний раз.
— Вставай!
Голос Бенджамина дал сбой, впрочем, как и выдержка. Видя, что дохлятина затравленно вжимается в стену, явно решив, что её сейчас вышвырнут на улицу, парень рывком вздёрнул её с пола и потащил к своей лежанке.
Сейчас в глазах цвета сольвейта плескалась вселенская растерянность. Такая всеобъемлющая, что Бен даже позволил себе улыбнуться.
Смешная. Нескладная. Дохлятина. И какой бес его дёрнул с ней связаться? — Раздевайся, — вертя головой по сторонам и прикидывая, куда можно повесить просушить платье доходяги, Бен не заметил исказившего её лицо испуга. — Снимай своё барахло! Не хватало ещё, чтобы ты тут от горячки окочурилась. На, вот… — вытащив из коробки свою чистую толстовку, парень ткнул её растерянно моргающей девчонке. — В моё переоденешься, пока твои вещи сохнуть будут. Ты глухая, что ли?
Злясь на то, что непрошенная гостья даже такой простой вещи без его помощи сделать не может, Бен стал стаскивать со свалившейся на его голову побродяжки мокрое, прилипшее к тщедушному телу, платье.
Костлявые руки взлетели вверх, а затем это чахлое нечто прикрыло свою впалую грудь ладошками, как будто там было на что смотреть. Бен в очередной раз выругался, глядя, как щеки девчонки наливаются ярким румянцем.
— Да нужна ты мне! Я на тебя вообще не смотрю. Дохлятина…
Раздражённо просунув её руки в рукава куртки, Бен практически завернул девчонку в свою одежду, а потом на секунду завис, кривя губы и разглядывая девочку с каким-то мазохистским упрямством.
