Он вернулся на кровать, на черные подушки, и выжидающе смотрел. Я спустила с плеч широкие лямки, с ужасом ощущая, как ткань скользит по коже. Тело обдало холодом, соски тут же затвердели. До легкой боли.
Мателлин отставил бокал и смотрел так пристально, что хотелось провалиться.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать один, мой господин.
— Огден клянется, что ты нетронутая девственница.
Я сглотнула: теперь врать бессмысленно.
— Да, мой господин.
— Распусти волосы.
Я вскинула руки, и только потом поняла, как выгодно в таком положении смотрится моя грудь. Торговцы часто велят поднять руки за голову, чтобы преподнести товар с лучшего ракурса. Я распустила пучок, тряхнула головой, чтобы локоны рассыпались по спине и плечам золотистыми волнами.
Мателлин поднялся, и сердце заколотилось так, что, казалось, он услышит. Он ходил вокруг меня кругами, так же, как управляющий совсем недавно. Подцепил прядь волос, пропуская между пальцами. Поднес к носу и втянул запах.
— Какой ты расы?
Я едва сдерживала слезы:
— Асенка, мой господин.
Он усмехнулся:
— По документам. Документы часто врут. На то они и документы.
— Это все, что я знаю, мой господин.
— Твоя мать была рабыней?
— Да, мой господин.
— Кто твой отец?
— Я не знаю, мой господин.
— Это волосы чистокровной имперки. Слишком мягкие. Слишком тонкие для асенки. Впрочем, как и для любого другого, — он медленно наматывал прядь на палец. Тянул до легкой боли и снова ослаблял. — Или почти чистокровной. Белая кожа. Почти полное отсутствие растительности на теле. Ты имперка. И едва ли ошибусь, предположив, что в тебе течет капля крови высокородных. Вероятно, по женской линии. Кто-то не захотел узаконивать дочь. От асенки в тебе только название.
Рука с сильными длинными пальцами, обжигая, легла на плечо. Я сцепила зубы. Я знала эти касания. Знала такие взгляды. Он не оставит меня комнатной прислугой. По крайней мере, не сейчас. Сейчас его, как и его выродка, интересуют две вещи: моя девственность и моя имперская внешность. И если со вторым он едва ли волен что-то сделать, то первое…
Не сын — так отец.
Выхода нет. Вопрос лишь в том, как это будет. И кто это будет. Сына мне хватило. Отца я, по крайней мере, не знаю. Оставалась крошечная надежда.
Его пальцы скользнули на грудь, легко, самым кончиком, тронули сосок, заставив меня судорожно вздохнуть. По короткому выдоху я поняла, что Мателлин усмехнулся. Он накрыл грудь ладонью, легко сжимая.
Не было ни одного торговца, покупателя или оценщика, кто не трогал бы мою грудь. Я знала много касаний: от грубых и болезненных до отвратительно-ласковых, нарочито осторожных, которые вызывали еще больше омерзения. Некоторые откровенно пытались возбудить, не понимая, что в этих прикосновениях нет ничего томительного. Ничего от чувственности. Только грязная похоть.
Прикосновения Мателлина не были похожи на те, другие. Не шли ни в какое сравнение с напором его сына. Он не пытался задавить силой или обмануть притворной лаской. Он касался так, будто имел на это полное право. Право, которое не надо утверждать, потому что оно непреложно. Я сама понимала это каким-то внутренним чутьем и едва не умирала от этой мысли. Каждое касание будто выжигало клеймо, посылало в мозг острый импульс, заставляющий осознавать, что я принадлежу ему. Гипноз, задающий установку.
Я вздрогнула, как от выстрела, услышав голос за спиной:
— Я рад одному: у моего сына очень хороший вкус. Я сам не выбрал бы лучше. Завтра поможешь мне принять ванну. Мне приятно смотреть на твою грудь. Потом вернешься к бару. Волосы больше не завязывать. Одевайся, и можешь уходить.
Глава 6
Варий сам вышел навстречу. Тяжело спускался с лестницы, вцепившись в перила и опираясь на трость, но лицо непритворно сияло.
— Квинт! Мальчик мой!
Я подскочил навстречу, чтобы сократить его страдания, обнял старика, хлопая по спине:
— Здравствуй, дядя.
Тот отстранился, голубые глаза метали молнии:
— Сколько раз просил не называть меня дядей!
Я лишь усмехнулся:
— Ладно! Ладно!
Мы поднялись в его приемную, где тут же подали кофе и жареные капанги. Варий причмокнул из узорной чашки, отставил на стол и подался вперед:
— Ну, огорчай старика. Утренний визит… Даже мое слабоумие не позволит подумать, что ты пришел лишь из родственных чувств.
Справедливый упрек. Старый хитрец! Всю жизнь изображает немощную развалину, чтобы оставаться в тени. Мне бы хоть часть его мудрости.
Оставалось лишь виниться:
— От тебя ничего не скроешь, Варий.
— Дай, угадаю… — он притворно прикрыл глаза и водил в воздухе пальцем с красивым полированным ногтем, будто взвешивал гипотезы: — Невий.
Вся веселость пропала:
— Думаю, ты уже знаешь. Дурные новости разносит ветер.
Варий кивнул:
— И чужие языки… Он не прибыл в корпус. Я тебя предупреждал, что так и будет.
Я сжал зубы и, чтобы скрыть злость, пригубил кофе. Но прятаться от Вария бессмысленно — он видел меня насквозь. Я не всегда был этому рад, но порой это избавляло от лишних пояснений.
— Он не пойдет в корпус, Квинт. Как бы ты не настаивал. Измыслит все возможное и невозможное. Он больше сын своей матери, чем твой. Больше Луций, чем Квинт.
— Я его отец, глава дома. Он обязан подчиниться.
Старик вздохнул и покачал головой:
— Единственные, кто имел и имеет на него влияние — это твоя покойная жена и ее ублюдок-брат. Тебя слишком долго не было, Квинт. Луций нашептывает мальчишке в уши денно и нощно. Без устали. А после смерти Унии — с особым рвением.
— Он все еще винит меня в смерти сестры.
Варий кивнул:
— Не думай, что из большой любви и скорби. Ему выгодно винить. Как и всему их дому.
— Сын неуправляем. Вчера, вместо того, чтобы ехать в корпус, он отправился на Саклин и купил наложницу за пять тысяч геллеров.
— Красивая?
— Что? — я едва не подавился глотком.
— Наложница красивая?
Я усмехнулся, покачал головой:
— Да какое это имеет значение? Я забрал наложницу и прекратил его личные выплаты.
Варий с улыбкой кивнул:
— Значит, красивая. У мальчишки, по крайней мере, есть вкус.
Варий, Варий… В свое время — сумасшедший любитель женщин. Сам, что называется, «отошел от дел», но всегда рад занимательным историям.
Старик посерьезнел:
— Я поговорю с Урсом Оллердалленом, а после побеседую с Императором. Он прислушается к моей просьбе. Мальчишка не хочет военной карьеры — значит нужно устроить его по дипломатической части, хоть это и расходится с традициями. Но без участия Луция или другой шавки из своры Теналов. Невию больше не будет возможности отпираться. Мы с Урсом подыщем дипломатическую миссию, с которой его знатно помотает по галактике. Там не будет ни дяди Луция, ни пирушек с друзьями, ни принца Эквина. Пара наложниц и одни и те же постные рожи.
— Он стал слишком дружен с его высочеством.
Варий хмыкнул:
— Попойки рано или поздно закончатся. Эквин возьмется за ум, а наш дорогой Невий останется за бортом. Потому что Эквина станет интересовать нечто большее, чем трахать наложниц, пить до блевотины и курить эту красную дрянь. Принц — отвратительный гаденыш, но он умнее, чем о нем думают. И, как ни крути, он наш будущий Император.
Я лишь кивал — Варий прав. Как всегда, прав. Но…
— А если он и в этом случае станет артачиться? Я уже пригрозил тем, что лишу его наследства.
Варий расхохотался:
— Это сотрясания воздуха, мой дорогой. Ты — глава дома, а он — твой единственный законный сын. И нет даже незаконного, которого при желании можно было бы узаконить. Чем здесь грозить?
Старик снова был прав. Он подался вперед, отодвигая чашку:
— Женись. И дело примет иной оборот. Мальчишка наложит в штаны — я это обещаю. И разговор станет совсем другим, когда появится еще один сын. Ему есть, что терять.
