Прошипел кто-то вслед проклятия, а я не слушала. Поздно мне уже было, хуже всё равно не сделают.
В дом нас пустили молча, слуг там и впрямь мало осталось. Пустота такая давила, даже шаги эхом в ушах отдавались. Остановились мы у больших белых дверей. За ними — зал, из него, словно продолжение, часовенка маленькая, барская, домашняя.
— Ведьму им подавай в невесты, а самим гостей пригласить стыдно, не дай бог, кто лишний увидит, — бурчал себе под нос отец.
— Так даже лучше.
Я хотела дверь толкнуть, а отец не дал, удержал за руку.
— Хочешь, беги, — проворчал угрюмо.
— Не хочу, — отозвалась я. Плечами пожала, чтобы поспокойнее казаться. Посвободнее. Да ведь и вправду не хотела. Зачем? Пустое всё.
Зашли в зал, в тот самый, что мне в зеркале привиделся. Я как шторы заметила, так с трудом отвернуться смогла, как будто они что-то важное значили. А вот голову поднять — не смогла. Так и шла, разглядывала богатый ковёр под ногами. Мне и знать-то не хотелось, кто меня там впереди ждал. Достаточно я про барина слышала, решила, пусть будет, что должно.
Дошли до конца дорожки, остановились. Воском пахло, дымом, свечами. А я всё за руку отца держала, никак пальцы разжать не могла, да и он, казалось, меня бросать не собирался. Постоял, хмыкнул сердито.
— Тебе, значит, дочку мою отдаю?
— Мне, — раздался голос, а я как услышала, так и зажмурилась. Сильно-сильно, до боли. Открыла глаза. Нет. Не изменилось ничего.
— Чего сам не пришёл? — пробурчал отец.
— Поздно было, поторопился отец с новостями к моему приезду. Потому я исправить хотел, убедиться должен был, что несчастной её не сделаю. Много лет этого дня ждал, служба только не отпускала.
— Ждал он, а руки её сам и не попросил?
— Попросил.
— Согласилась? — грозно поинтересовался отец, и я поняла, что ко мне он теперь обращался. — И не сказала ничего, переживать старика заставила.
— Против он, — прошептала я, — барин-то. Слышала от Лиски, как ругались тут.
— Не против. Мнение у него о ведьмах своё и только, а меня оно не волнует.
— Мнение его не волнует ни отца, ни невесты, — ворчал отец. — Приказ-то всё равно не отменил. По доброй воле не пойдёт, так по принуждению тоже сгодится?
Повисла пауза. Я смотрела на чёрные, хорошо начищенные сапоги передо мной. Он военной службы у нас никому не скрыться было, только господа её за честь принимали, гордились, а крестьяне плакали. Барин-то вернётся, а свой — неизвестно.
— Ошибся. Не хотел, чтоб на эмоциях решала, потом пожалела. Но и принуждать не стану. Если передумала, уходите сейчас.
Я дёрнулась, едва глаза не подняла от изумления. Где это видано, чтобы такой человек свою неправоту признавал? Да перед кем?
Щёки у меня так и пылали, глаза слезились, а сердце колотилось что было силы. Отец вздохнул тяжело, потянул меня за пальцы и вложил мою руку в другую, тёплую, нежную, чуть шершавую. Я вздрогнула, но голову не подняла. Слышала, как отец в сторону отошёл.
— Посмотришь ты на меня, Сонюшка? — попросил Алексей.
И я посмотрела. Не в глаза только карие, на них сил недоставало. Боялась, что не то там увижу, что хочется. На висок смотрела со ссадиной. Глубокая там, оказалось, царапина-то осталась. Протянула руку, чтобы вылечить даром своим ведьминским, но Алексей её поймал, остановил. Словно понял, покачал головой.
Так я на ту царапину и смотрела. За меня она ему досталась. Вступился, не испугался. И за кого? За ведьму мелкую. Теплело от этой мысли на сердце. Вот оно невозможное, а без всякого колдовства сбывается.
Так и посматривала я на его висок украдкой. И когда свадьба закончилась. И когда царапина в тонкий белый шрам превратилась. И когда мы через десять лет хозяевами в село вернулись. И когда дети выросли, своих завели. Обнимала мужа со спины, когда он в кресле с газетой сидел, вдыхала аромат его волос, наклонялась и целовала почти незаметный шрам на виске, который столько лет напоминал о самом главном — что сердце ведьмы никогда не ошибается.
Конец
