одно. Да и сбоку от дома был густой старый сад, что в некоторой степени спасало от ветра.
А ещё я была беременна. И живот уже был хорошо заметен.
— Заканчивали бы вы, Дина Тимофеевна, со своей партийной работой! — поджав губы, выговаривала мне фельдшер. — Скоро живот впереди вас появляться будет. Да и не дело это, что целыми днями бабы дома нет. И вся часть знает, что когда в Благовещенск едете, то дня три вас точно не бывает! Ну у вас же дом, семья, муж!
— Да у меня такой муж, что ещё нужно разобраться, кто хозяйство лучше ведёт, — засмеялась я.
В тот раз, после нескольких часов езды и часовой лекции, я должна была ехать в Благовещенск. Но поездка отменилась.
— Вот на Кубань могу, прям за милу душу! Вон звонят и пишут везде и всюду! Требуют себе завуча в местную школу рабочей молодёжи, педагога и члена партии в управление, — пошутил наш секретарь райкома. — Поедете?
— Никак не могу, у меня муж артиллерист, куда он без своей батареи? — тоже смеясь ответила я.
И поторопилась на машину, с которой должны были передать в штаб части документы для командира. На уже родном кпп я не стала ждать, когда водитель пройдёт проверку и машину пропустят, а сама пошла домой, собираясь удивить Генку. И на отчего-то взволнованное лицо дежурного по кпп я не обратила внимания.
— Ген, поездка отменилась, и в следующую я наверное уже не попадаю, — влетела я домой, и с порога начала рассказывать новости, увидев фуражку мужа на крюке в прихожей.
— Дина? — вскочил с постели отчего-то испуганный Генка и начал натягивать трусы.
— Ген, это что? — спросила не в силах отвести взгляд от торчащей из-под одеяла головы дочери поварихи из солдатской столовой.
— Дин, я объясню. Постараюсь. Сам не знаю, дурь какая-то! Дин, прости. Я… Больше никогда, — частил Генка.
— Любовь у нас! — вскочила с кровати девица. — Пока ты где-то там лекции свои читаешь, я Гену люблю! И уже полгода мы вместе, хоть и тайком. Вон, в окно лазить приходится. От людей стыдно уже! Мы вместе быть хотим.
— Не хочу. — Чуть ли не отскочил от кровати Генка. — Дин, это уже всё…
— Нет не всё! Я неделю за тобой бегаю, всё сказать хочу, а ты от меня прячешься. Я беременна! — выпалила любовница мужа.
— Нет, нет! — трясла я головой.
Моя дорожная сумка с документами, небольшой суммой и сменой одежды была ещё в прихожей. Я развернулась и почти выбежала из дома, едва успев схватить её по пути.
— Дина! Стой! — орал мне вслед бегущий за мной по части босиком и в одних трусах Генка. — Да стой ты! Нельзя ж тебе!
Но я наверное и в институте не бегала так, как сейчас. КПП я не прошла, а пролетела, почти толкнув себе за спину растерявшегося дежурного. В машину, возвращающуюся в город, после передачи документов, я успела сесть наверное в последний момент.
— Может, всё же притормозить? — спросил меня водитель, бросив взгляд в зеркало. — Бежит же.
— Нет, нет для меня больше этого человека, — отвернулась я к окну.
Ещё не хватало, чтобы кто-то видел мои слëзы.
В тот же день, удивлённый секретарь райкома оформлял и вручал мне документы на направление на организацию партийной и образовательной работы в Краснодарском крае, в одной из крупных станиц.
Дорогу до нового места жительства и работы я помню очень плохо. Беременность, которая до этого вообще никак не отражалась на моём самочувствии, кроме растущего живота, вдруг решила мне показать все «прелести» этого периода. При этом меня то охватывала бешеная злость, что хотелось рвать и уничтожать. Окажись в тот момент бывший муж рядом, боюсь я бы с него шкуру когтями спустила, злилась я даже на себя, что сбежала, а не разбила морду Генкиной любовницы об стену квартиры и не вышвырнула ту как она была, голышом на улицу. На обозрение всей части.
С моим положением я в два счëта могла устроить им обоим разбор на партсобрании за аморальное поведение и разрушение народных ценностей гражданского общества. А с учётом в какой части служил Перунов, выселили бы и девицу, и её мать заодно!
А потом злость сменялась апатией, когда всё было безразлично и ничего не хотелось. Я с трудом представляла, как я буду жить дальше. На каком положении, кто я вообще? Да и не приветствовалось вот это шатание. За семью, как за основу государства боролись. А мне могли рано или поздно и вовсе сказать, что я не имею права преподавать. Какой пример, глядя на меня, видят мои ученики и товарищи по партии? А если официальный развод? Да с ребёнком на руках.
Но ещё хуже, что порой просыпалась жалость к себе. И тогда я ревела, задавая в никуда один и тот же вопрос. За что? И ответа не находила. Дома у нас был порядок, еда приготовлена. Обставлено всё было может и скромно, как показалось бы кому-то, но в квартире было всё необходимое и было уютно. Мужа я уважала, была в нём уверена, и как в друге, и как в офицере. Для меня он был моим, я вообще не могла себе представить, что пойду гулять, или стану жить с кем-то другим. Да меня от одной мысли, что не Генка, а любой другой со мной в одной постели трясти и выворачивать начинало.
Кольцо, которое муж подарил мне на первую годовщину свадьбы, и которое я носила как обручальное, я выкинула в окно, когда поезд проезжал над какой-то рекой.
Дорога, как и время, когда я могла ещё позволить себе слабость закончились. Бесследно для меня это путешествие не прошло, платье, которое в начале пути на мне еле застегивалось, в тот момент, когда я спускалась с подножки поезда, на мне болталось.
В плацкарте напротив меня ехал мужчина, который отчего-то ко мне всё время ко мне присматривался. Вопросов мне никто не задавал, я вообще не участвовала в вагонных разговорах. Порой он приносил металлическую тарелку с горячей жидкой кашей и стакан крепкого сладкого чая, и молча ставил передо мной. На попытки отказаться или отдать деньги, сурово сдвигал брови и коротко бросал: «Ешь».
Кольцо, полетевшее в окно,
