И он убил меня. Во всяком случае, частично; он не оставил мне выбора стать тем, чем я являюсь сейчас. Может, он думал об этом как о справедливой сделке.
Мне до сих пор так не кажется.
Волной адреналина меня захлестнул... охотничий инстинкт. Потребовалась секунда, чтобы понять, что внутри меня происходит сложная смесь: кипящая ненависть к Оливеру, куда больше, чем я чувствовал обычно; голод, хотя я не должен быть голоден вообще; и, наконец, наиболее тревожное, благодаря нашим сплетенным рукам я чувствовал устойчивый, соблазнительный пульс крови Евы.
Это был момент, который заставил меня дрожать и резко застыть, закрыв глаза, пока я пытался побороть эти непримиримые сильные желания. Я слышал, как Ева о чем-то меня спрашивает, но я закрылся от нее. Я закрылся от всего, концентрируясь на том, чтобы остаться собой, остаться Майклом, остаться человеком, по крайней мере сейчас.
В конечном счете я полез в карман и открыл алюминиевую банку первой отрицательной, на вкус как металл и мясо, успокаивая зверя, который пытался вырваться наружу. Я не мог позволить этому произойти, не здесь, не с Евой.
Вкус крови подавил его на мгновение, а затем он взревел еще сильнее, чем когда-либо.
Я бросил банку и услышал, как она соприкоснулась с тротуаром. Теплые руки Евы держали мое лицо, и ее голос был в ушах, но я не мог понять, что она говорит.
Когда я открыл глаза, все, что я видел, было красным с неопределенными размытыми силуэтами того, что не было жертвой. Ева, с другой стороны, горела ярким серебром.
Ева была целью, и я не мог устоять перед ней, не мог. Я должен был удовлетворить этот голод, и быстро.
Я ахнул и оттолкнул ее, и прежде, чем она могла бы сделать больше, чем встревоженно позвать меня по имени, я развернулся и побежал по темной, красной ночи.
Я не знал, куда направлялся, но пока я бежал, что-то взяло верх, направляя меня больше инстинктом, чем разумом. Когда я видел сияющие, теплые человеческие мишени в темноте, я избегал их; это было трудно, может быть, самое трудное, что я когда-либо делал, но мне удалось.
Я остановился в тени, не чувствуя усталости или одышки, только беспокойство и еще большую нервозность, чем когда-либо. Пробежка не выжгла ее; только сделала все хуже.
Я стоял перед морганвилльским Банком Крови. Перед входной дверью донорской части, и она была закрыта на ночь. Слава Богу, вокруг меня не было людей, для которых я был опасен.
Я повернулся и побежал по переулку, легко перепрыгивая через пустые коробки и мусорные баки и заходя с другой стороны. В отличие от передней части, здесь была активность - фигуры приходят и уходят, но ни одна из них не имела серебристое свечение, с которым я познакомился. Все вампиры, и ни один из них не обращал на меня внимание, пока я не подошел ближе, оттолкнул некоторых в сторону и направился в зону выдачи.
Торговый автомат стоял в центре комнаты. Несколько человек с сомнением изучали его, думая, пробовать или нет, но я и их тоже оттолкнул в сторону. Я провел картой; когда он не заработал, я провел снова и наугад нажал кнопки, когда они загорелись. Прошла вечность, прежде чем механизм заработал и банка была доставлена.
Открыть крышку казалось нереальным. Я пробил пальцами стенку и поднял банку, купаясь в хлынувшей жидкости. Она больше не ощущалась на вкус как металл. Тепло из банки, оно было словно жизнь. Жизнь, которую я мог держать в руках.
- Майкл, - сказал кто-то и положил руку мне на плечо. Я повернулся и ударил его, достаточно сильно, чтобы сломать шею человеку, но вампира это заставило просто отойти. Я снова схватил мою карточку и провел ею, но она скользила в моих пальцах, покрытая остатками из банки, вылившимися на меня. Я обтер ее о свои джинсы и попытался снова. Огни вспыхнули. Ничего не произошло. - Майкл, он больше не заработает. Ты истратил все сегодняшние кредиты.
Нет. Это не может быть правдой, не может, потому что натиск не ослаб, и я ощущал пустоту. Мне нужно больше. Я обязан найти еще.
Я толкнул другого вампира и ударил обеими руками по пластмассовой оболочке торгового автомата. Он как-то устоял, хотя в пластике образовались трещины. Я ударил снова, и снова, до тех пор, пока пластик не разломался. Я просунул руку, не обращая внимания на порезы, и схватил одну из теплых банок.
И в этот момент кто-то ударил меня сзади электрическим током, как тазер, только в пять раз сильнее, и следующее, что я знал, я валялся на полу с закрытой банкой четвертой отрицательной, откатившейся на ковер рядом со мной.
Я попытался схватить ее, но мои руки не двигались. Я все еще тянулся к ней на ощупь, когда они подняли меня и оттащили от зоны выдачи в стальную камеру где-то в задней части.
Проходили дни. Они вывели из меня консерватор и снова перевели на пакеты, и наконец безумие прошло. Я не буду врать, это было ужасно, но что было еще хуже, это медленное осознание, как плох я был. Как близко я был к тому, чтобы стать... чем-то. Бесчувственным монстром.
Я не был уверен, хочу ли, чтобы меня выпустили.
Музыка была единственной вещью, которая помогла; после того, как я стабилизировался, женщина, приносившая кровь, принесла и мою гитару. Я не был собой, пока не сел с акустикой на моих коленях. Струны были теплыми, и когда я сыграл первые ноты, это было хорошо, это ощущалось правильно. Ощущалось мной.
Я не знаю, как долго я играл; ноты лились из меня неистовым потоком, не песня, которую я знал или написал до этого. Это не была приятная мелодия, не сначала; она была неровной, кровоточащей и полной ярости, а затем медленно поменяла направление и ключ, стала чем-то успокаивающим, что заставило меня расслабиться, очень медленно, пока я не стал просто парнем, играющим на гитаре и извлекающим в воздух волнующие ноты.
Из дверного проема сказал голос:
- У тебя и правда талант.
Я даже не слышал, как он ее открыл.
Я не смотрел вверх. Я знал, кто это; этот голос нельзя не узнать.
- Однажды, может быть. Ты отнял это у меня, - сказал я. - Я собирался куда-нибудь. Теперь я никуда не собираюсь.
Оливер без приглашения сел на деревянный стул в нескольких футах от меня. Я не хотел видеть его здесь, в моем пространстве. Музыка была моим пристанищем, и это напомнило мне о чувствах, когда он напал на меня в моем доме, в моем доме и...
... и все изменилось.
Он смотрел на меня неизменно, и я не мог прочитать выражение его лица. У него были сотни лет, чтобы усовершенствовать каменное лицо, и он использовал его сейчас.
Я продолжал играть.
- Почему ты здесь?
- Потому что ты обязанность Амелии, а значит и моя, пока я ее заместитель.
- Вы убрали автомат?
Оливер покачал головой.
