Это как цунами, накрывшее берег, смывшее под чистую последние дни относительной невинности с Мэлс, разрушившее ландшафт, который он сам возвел для нее, обнажая голую землю под чувствами, которые он испытывал к ней.
Это в разы хуже того кошмара об Аде.
Потому что, когда он увидел, кем был, вблизи и в деталях, без теней, укрывавших уродство, он понял, что в какую бы игру его не втянули, она закончится плохо.
Его душа прогнила насквозь.
И он уже знает – что посеешь, то и пожнешь.
Глава 46
Оказавшись дома, Мэлс приняла самый долгий душ в своей жизни: потерев кожу мыльной мочалкой, она стояла под струями, пока горячая вода не закончилась, сменившись ледяной.
Выйдя из душа и обернувшись полотенцем, она подумала, что ей действительно не стоило говорить Матиасу о намерении позвонить в полицию. Конечно, он уже выехал из отеля… хотя, учитывая его вечную паранойю, он наверняка все равно бы так поступил, теперь, когда ложь раскрыта.
По крайней мере, она поступила правильно. Она позвонила детективу Де ла Крузу из такси… ему домой, ни много ни мало. И рассказала ему все, хотя ей казалось, будто своим поведением позорит отца.
По крайней мере, Де ла Круз взялся за дело, прекрасно выполняя свою работу: в номер Матиаса неизбежно нанесут визит… возможно, его уже нанесли…
Проклятье. Ей правда следовало остаться и убедиться, что Матиас встретится с полицией, но уходя, она волновалась о собственной безопасности.
Боже милостивый, она чувствовала себя грязной… совершенно мерзкой, а эмоции пребывали в полнейшем беспорядке.
Ирония, разумеется, заключалась в том, что журналист в ней был уверен – она чувствовала бы себя лучше, если б только знала «почему»: почему она? Почему сейчас?
Чего он добивался на самом деле?
С другой стороны, может, этот подход был таким же умным, как, например, спросить мнение вышедшего из-под управления автобуса о том, какого пешехода ему «хочется» переехать.
В спальне она одевалась дольше обычного и пятнадцать минут потратила на завивку волос – неслыханно.
В последний раз она пользовалась плойкой на свадьбе друга, примерно полтора года назад.
Макияж тоже казался хорошей идеей, и она даже надела туфли.
Собравшись с силами, Мэлс оценила свое отражение в зеркале на двери шкафа.
Дерьмо. Все еще она.
Похоже, она надеялась увидеть в зеркале кого-то другого, кого-то, кто не провел прошлую ночь, трахаясь с незнакомцем, которого знала всего пару дней… и который оказался жестоким преступником.
– О, Боже…
Мэлс с отвращением отвернулась от своего отражения, спустилась по лестнице и приступила к варке кофе. Однако она не дошла до буфета за чашкой. Вместо этого она прилипла к стулу около кухонного стола, несмотря на то, что процесс варки кофе становилось громче, и цикл подходил к концу.
В угнетающей тишине дома ее разум проигрывал все заново. Кино «Матиас» – все с момента аварии около кладбища до ее последующего визита в больницу… с того, как она проследила за ним до гаража, до их пребывания в гостинице… с первой ночи до последней…
Все это время ее терзали сомнения, и поглядите, как все обернулось.
– Такая дура… непроходимая дура…
Опустив голову на руки, Мэлс потерла виски большими пальцами, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем она перестанет винить себя за этот сумбур.
Много. Может, целая вечность.
Какой-то ее части просто хотелось повернуть время вспять и вернуться в ту ночь, когда Дик подошел к ее столу и завел свою шарманку. Если бы только она решила пойти домой чуть раньше, скажем, часов в пять, вместе с остальными репортерами, то смогла бы избежать разговора с приставучим боссом… и всего, что последовало за этим.
Если бы только…
Мэлс сидела в жизнерадостной кухне своей матери, а минуты шли, солнце, согревавшее спину, теперь пекло лицо и тело сбоку. И вместе с солнцем продвигались глубокие размышления, самоанализ сместился с Матиаса к другим аспектам ее жизни: карьере, тому, каково было жить в этом доме, и как быстро пролетели последние несколько лет после смерти отца.
Глядя на все, стало ясно, что ей нужна была эта встряска. Мэлс была так энергична, но все же безучастна: жила дома, но не была рядом с матерью, горевала по отцу… и даже не осознавала этого.
Но серьезно. Если ее жизни требовалась перекалибровка, то почему она не сменила прическу, завела собаку, устроила что-то менее радикальное, чем интрижку с катастрофическими последствиями?
У которой, возможно, есть проблемы с законодательством.
Опустив руки, она откинулась на спинку и уставилась на стул, на котором всегда сидела ее мама. Струящийся в окна солнечный свет нагревал дерево, объясняя, почему женщине нравилось то место за столом.
К тому же, оттуда виден каждый угол кухни – на случай, если что-то готовилось на плите.
Нахмурившись, Мэлс поняла, что выбрала стул отца, стоявший слева от стула матери, напротив коридора, ведущего к входной двери.
Будучи ребенком, она всегда сидела напротив отца.
Она пошла по его стопам во стольких смыслах, не так ли.
На самом деле… возможно, что она бросила работу в «Пост»[144] на Манхэттене, дабы вернуться сюда и быть со своей мамой.
Чем больше она думала над этим, тем больше это казалось правдой. Во-первых, свою роль сыграли последние слова отца, его предсмертное беспокойство о жене. А после похорон ее мать была так одинока, потеряна. Как и любая хорошая дочь, Мэлс заполнила пустоту, как, считала она, того хотел бы отец… но жертва сводила ее с ума – из-за нее она злилась на маму, свою работу в «ККЖ», жизнь здесь, в Колдвелле.
Лучшие намерения. Но не такой хороший – или очевидный – исход. Никто не просил ее так поступать. Ни отец, ни мать. И осматривая кухню, столовую, выглядывая через раздвижные стеклянные двери на крыльцо и сад…она видела, что все в порядке.
Однако не потому, что она устроила ремонт: обо всем позаботилась мать.
Качая головой, Мэлс задумалась, как произошла смена pater familias,[145] а она даже не заметила этого. С другой стороны, она действительно задавала себе этот вопрос после дерьма с Матиасом? Очевидно, межличностные отношения – не ее конек…
Вслед за раздавшимся звуком ключей в замочной скважине последовало открытие входной двери, и когда в коридоре включился свет, миниатюрная фигура ее матери была освещена сзади. Закрывая за собой дверь и идя по коридору, она держала в руках коврик для йоги и разговаривала по телефону.
– … о, я знаю, и я действительно верю в лучшее в людях… пока они не обманывают мои ожидания. Поэтому, да, думаю, тебе следует прекратить это и перестать с ней разговаривать. – Ее мама остановилась, чтобы приветственно помахать и положить вещи на столик у холодильника. Затем она нахмурилась, словно почувствовала неладное с Мэлс. – Слушай, Мария, давай, я тебе перезвоню? Ладно, спасибо. До связи.
