Я открываю глаза. Холли меняет позу под моим взглядом; ящик поскрипывает.
— Я дважды проигрывал Яну Прайвиту, он скачет на Пенде. На третий год он упал и потерял Пенду, а в этом году снова нашел. У Блэкуэлла — Марго…
— …а она черт знает как быстра, — опережает меня Холли.
— И еще есть та пегая кобыла. Я ее не знаю. Думаю, нам всем следует ее опасаться, И я думаю, что могу потерять все.
Холли почесывает шею и смотрит на тень возле моей узкой кровати.
— Вот это твое «все» и кажется мне самой сутью. Когда ты говоришь «все», ты, случайно, не имеешь в виду Кэт Конноли? А, вижу, так оно и есть.
— Хотелось бы мне самому быть в этом уверенным, — пожимаю я плечами.
— Хм, — откликается Холли.
— И нечего хмыкать, мистер Холли. Незачем было приходить сюда в красной кепке и таких вот ботинках и изображать тут мудреца.
— Ну да, говорят, настоящий мужчина вообще ботинок не носит, — насмешливо произносит Холли. Он встает и делает один шаг, в результате чего оказывается у самой плиты. — Как ты здесь живешь, Шон? Как ты можешь приготовить здесь хотя бы чашку чая, не обжегшись? Если ты случайно упадешь с кровати, так угодишь прямиком в раковину. Ты, наверное, каждое утро завтракаешь в постели, потому что другого места здесь просто нет.
— Вполне терпимо.
— Хм, — снова хмыкает Холли. — Слово «терпимо» включает в себя очень широкий спектр ситуаций. Если придешь первым, ты вернешься вот к этому?
— Дом моего отца — в часе ходьбы отсюда, на северо-западных утесах. И если бы я мог жить, где захочу, я бы жил именно там.
Я не слишком хорошо помню жизнь в отцовском доме, хотя мне и приходилось проезжать мимо него. Мои воспоминания о том, что было там внутри, обрывочны: я лежу в постели, я стою у окна, моя мать сидит в кресле… Просто отдельные картинки. Дом все еще принадлежит мне, но он расположен слишком далеко, чтобы я мог в нем жить, пока работаю у Малверна.
— Так это там ты мог бы держать ту производительницу, которую я только что купил? До тех пор, пока она не принесет симпатичного красного жеребенка от твоего коня?
Я тянусь за носками, висящими на обогревателе, и за ботинками, стоящими под ним.
— Я не говорил, что завел бы свою конюшню.
— Тебе и не нужно этого говорить. Я приеду в будущем году — а у тебя уже будет табунчик лошадей под окнами, и Пак Конноли в твоей постели, и я буду покупать у тебя, а не у Малверна. Вот твое будущее.
— Это звучит куда лучше, чем ваш акцент.
Я вздыхаю и беру куртку.
— Куда это ты собрался? Я еще не закончил предсказывать.
Я натягиваю куртку.
— На берег. На песок. Вам никогда не получить вашего жеребенка, если я не выиграю Корра.
Пак
В темноте я становлюсь меньше, а все вокруг вырастают. Все жители острова становятся мужчинами девяти футов ростом, а во мне всего четыре фута, и я — ребенок. И Дав тоже меняется, она становится игрушкой или, может быть, собакой, когда я веду ее сквозь людское сборище. Крутая дорога уже кипит; ранние бега начались несколько часов назад, и разного рода аутсайдеры уже сражаются между собой на песке. Я слышу рев и смех зрителей на утесе. Ветер колотит всех без разбора.
Я всматриваюсь в небо, но вижу только легкие облака, из тех, что держатся лишь минуты, но никак не дни. Мне становится легче; я боялась, что день выдастся такой же дурной, как тот, когда погиб на песке Томми. Холодно, но ведь уже ноябрь. Ничего другого и ждать не приходится.
Все вокруг таращатся на меня, и я слышу собственное имя, или мне кажется, что я его слышу, но это все равно. Кто-то плюет на копыта Дав, а может быть, мне на ноги. Я слышу восклицания, слышу сильный материковый акцент, слышу замечания насчет моего участия, произносимые монотонными островными голосами. Как ни странно, я ощущаю себя чужачкой, кем-то вроде туристки, явившейся поглазеть на одинокий остров. Все стараются дотронуться до Дав, и она нервничает. В какой-то момент Дав вскидывает голову и ржет, хотя на этой стороне острова ответить ей некому. Далеко внизу, на пляже, откликается какой-то из кабилл-ушти. Дав вздрагивает и резко натягивает поводья; мне требуется несколько секунд, чтобы вернуть устойчивость.
Я слышу смех. Кто-то спрашивает, не нужна ли мне помощь, и тон вопроса не слишком приятен.
Я огрызаюсь:
— Что мне нужно, так это чтобы твоя матушка получше думала за девять месяцев до твоего рождения.
— Эй, а она кусается! — восклицает кто-то.
Я стискиваю зубы и продвигаюсь дальше. Наверное, где-то в этой суете находится Гэйб, возможно, с моими цветами, и Финн — возможно, с моим обедом.
— Кэт Конноли, вы собираетесь изменить установленные порядки?
Я моргаю и делаю шаг назад. Прямо передо мной стоит мужчина, одетый в коричневый костюм, который, похоже, дороже, чем весь наш дом; в руках у мужчины — блокнот. За его спиной — фотограф со здоровенной вспышкой. И еще несколько человек возникают позади меня и Дав. Я как будто загнана в угол.
— Я ничего не пытаюсь изменить, кроме своей собственной ситуации, — огрызаюсь я.
— Значит, вы не можете заявить, что вас вдохновило движение за права женщин?
Я верчу головой, отыскивая кого-нибудь из своих братьев, или Дори-Мод, или еще кого-то знакомого. Я в жизни не видела такого количества шляп-котелков.
— Я просто человек с лошадью, такой же, как все другие на этом острове. Вы не против, если я пройду? Вы заставляете мою лошадь нервничать.
Репортер спрашивает:
— Что бы вы сказали тем жителям Тисби, которые утверждают, что вы не вправе участвовать в Скорпионьих бегах?
— Ничего умного мне не придумать, — сварливо бросаю я.
— Еще один вопрос, мисс Конноли! Как вы думаете, что вас ждет? Вы полагаете, у вас есть шанс дойти до финиша?
Они вприпрыжку бегут за мной, когда я быстро веду Дав вперед. Меня до странности расстроили репортер и фотограф, куда сильнее, чем все то, с чем я до сих пор сталкивалась. Я ведь прежде не обращала внимания на взгляды, и тем более мне наплевать на тех, кто будет читать газеты на материке.
Я скалю зубы, оглянувшись на репортера.
— Пойдите спросите у Грэттона. Они там всё знают.
Я пытаюсь развернуть Дав так, чтобы оттолкнуть мужчин.
— Пак!
Я поворачиваюсь туда, откуда услышала свое имя, чувствуя холодок внутри… и вижу Шона. В отличие от меня он не протискивается сквозь толпу, а идет как по пустому месту. Зеваки сами шарахаются в стороны, даже не осознавая этого. Шон в одной лишь белой рубашке с рукавами, и он задыхается, так что я на мгновение даже поверить не могу, что это именно он.
