матерчатый мешок, который они натянули мне на голову. Несколько капель холодного дождя, упавших на мою кожу, успокоили меня, и я, наконец, перестала сопротивляться. Мне нужно было беречь силы. Стрекотали сверчки, заработал автомобильный двигатель — открылась еще одна дверь, и меня втолкнули через гладкие кожаные сиденья в теплый салон какого-то большого автомобиля.
Когда мы начали двигаться, меня снова охватила та же паника «сражайся или беги». Я должна сохранять спокойствие, я должна. Я пыталась следить за поворотами автомобиля, я пыталась считать минуты, как будто это могло помочь мне понять, куда мы едем. Кто бы ни был со мной в машине, он молчал; из стереосистемы играл Chopin, что успокоило бы меня, если бы я не была так уверена, что меня везут на верную смерть.
Воспоминание о Леоне, лежащим окровавленным на земле, преследовало меня. Он был, безусловно, самым сильным существом, которое я знала, но как даже демон мог исцелиться от этого? Даже в конце, даже когда у него не осталось сил, он все равно пытался отбиться от них.
Я чуть плотнее вжалась в сиденье, сдерживая слезы. Если бы он был жив, пришел бы он за мной? Или Джереми его тоже куда-то привязал, снова поработил, вернул в ту ужасную бетонную комнату, которую он так сильно ненавидел? Или Джереми оставил его там умирать медленно и в одиночестве, без сил, чтобы снова подняться?
От этих мыслей мой пустой желудок скрутило узлом, и, несмотря на все мои усилия, слезы потекли по моему лицу, намочив ткань у меня на голове.
Мы ехали так долго, что я чуть не задремала, ослабев от голода и дрожи. Дождь уже лил, барабаня по машине снаружи, когда мы наконец остановились. Двигатель выключился, и меня снова охватила паника. Я уже начала вырываться, когда двери начали открываться, и кто-то потащил меня наружу, чтобы снова перекинуть через плечо.
Я закричала так громко, как только могла. Я кричала, билась, сопротивлялась до тех пор, пока металл на моих запястьях и лодыжках не врезался в кожу — все это было бесполезно. Меня несли сквозь дождь, в воздухе витал тяжелый запах сосен и влажной земли. Затем донесся запах дыма, похожий на костер, а затем звук открываемой двери, скрежет дерева по дереву.
Послышался ропот голосов, но они внезапно смолкли. На мгновение мне показалось, что я падаю, но вместо этого меня осторожно опустили на пол, подогнув под себя ноги, и сняли мешок, закрывавший мою голову.
Я быстро заморгала, пока мои глаза привыкали, рассматривая пыльный деревянный пол подо мной, разбросанные вокруг листья, тусклый свет — это место было знакомым. Я подняла голову, и мое сердце словно сжалось в кулак. Я стояла на коленях в конце церковного нефа, глядя вниз на две длинные шеренги фигур в белых плащах и масках из оленьих черепов. В конце двух рядов, между ними, стоял Джереми в своем белом костюме. Он стоял перед кафедрой, уставленной зажженными белыми свечами, с которых стекал воск, украшенный знакомыми маленькими безделушками из рыбьих костей и веточек.
Они вернули меня обратно в церковь Святого Таддеуса. Дождь лил сквозь разбитый потолок наверху, собираясь в лужу позади ряда молчаливых зрителей. Я попыталась встать, попыталась отползти назад — только для того, чтобы наткнуться прямо на ноги человека, который меня привел. Он был в капюшоне и плаще, как и остальные: безликий, совершенно безразличный к тому, что я снова начала кричать. Я боролась с ним, пока он заставлял меня идти между рядами фигур к Джереми. Он безмятежно наблюдал за всем этим, единственное улыбающееся лицо среди стольких черепов, почему-то самое жуткое из всех.
— Ты не можешь этого сделать!
Меня заставили опуститься на колени у его ног, мой охранник удерживал меня, а затем запрокинул мою голову назад, так что я была вынуждена посмотреть в лицо Джереми. Спокойное выражение лица, полное отсутствие каких-либо эмоций — с таким же успехом он мог смотреть на жука, боровшегося у его ног. У меня слишком пересохло во рту, иначе я бы плюнула ему в лицо.
— Отпусти меня, Джереми.
Я задыхалась, мой голос охрип от борьбы и недостатка воды.
Он просто покачал головой.
— Все почти кончено, — тихо сказал он. Затем, громче:
— Братья и сестры, это почти конец! Наша долгая борьба, кульминация нашей преданности — перед вечностью верной преданности нашему Богу. Наступил конец эпохи Человека. Этой нашей последней жертвой мы возвращаем Землю Богу.
— Возвращаем Богу, — в унисон пробормотала толпа. Джереми повернулся к восковому алтарю позади себя, а когда снова повернулся ко мне, в руках у него был тонкий нож. Он присел на корточки и прижал кончик ножа к моему подбородку.
— Теперь мне нет необходимости причинять тебе ненужную боль, Рэйлинн, — сказал он тихо, так тихо, что только я могла услышать.
— Но если ты будешь сопротивляться, если будешь суетиться, этот нож может выскользнуть, и все будет намного хуже, чем должно быть.
— Пошел ты, — прошипела я, а затем заорала.
— Пошел ты! Пошли вы все к черту!
Джереми терпеливо улыбнулся, затем грубо схватил меня за рубашку, разрезав ее ножом так быстро, что острый кончик задел мою плоть, оставив длинную тонкую полоску сочащейся крови на моей груди. Хватка моего охранника усилилась, когда я начала извиваться, протестуя, когда Джереми схватил мой лифчик и разрезал его тоже, оставив мою грудь обнаженной, а порванную одежду свисающей с плеч.
По моей коже побежали мурашки. Я уставилась на него, когда он ухмыльнулся мне, и попыталась отпрянуть, когда он протянул руку и щелкнул по одному из моих нежных пирсингов в сосках.
— Как мило, — передразнил он. — Я знал, что в тебе есть что-то ненормальное. Это реально хреново, Рэй. Мы могли бы так весело провести время, но…
Он пожал плечами.
— Ты обещана другому. Жаль, что я не могу тебя оставить.
Я была обещана другому, но это был не он, и не его злой Бог. Он снова поднял нож и прижал его к моей коже. Я задержала дыхание, в голове стало легко, когда я попыталась игнорировать боль, тянущее жжение от того, что он резал меня.
— Доминус дедит, Доминус абстулит, — сказал он, и толпа вторила ему: — Доминус дедит, Доминус абстулит!
Я старалась не смотреть вниз, но ничего не могла с собой поделать. Вид крови, струящейся по моей коже, заставил мое зрение затуманиться. Но я не собиралась кричать, не собиралась доставлять ему чертово удовольствие, зная, что это больно. Линии и круги, руны, язык, который я
