к стеклу, когти прочертили полосы.
Способность трансформироваться вернулась.
Довольно хмыкнув, я потянулся к зеркальному пространству, готовый прогуляться в гости к старому приятелю… Но в этот момент стекло разлетелось множеством осколков, отшвырнув меня назад, в комнату. Порыв ветра, подчиняясь взмаху огромных крыльев, прошёлся по комнате, разбивая все поверхности, способные хоть что-то отражать.
Я знал, кто это, ещё до того, как стальные перья заслонили городской свет.
— Шаакси, — голос старины Вафа определённо относился к самым нелюбимым мной музыкальным сопровождениям, — ты всё так же мерзок, скверна. Безумие и порок, спрятанные за прекрасной обёрткой.
Вот уж кто бы говорил.
— Раньше ты ускользал от меня, но сегодня этому пришёл конец. Я уничтожу тебя — и тем самым сделаю этот мир чище.
Угу. Вот только этого очистителя мне тут для полного счастья не хватало. И, как это обычно бывает со стариной Вафом — как же он не вовремя…
*
То была чудная ночь, он не мог этого не признать.
Жара, терзавшая всё это время землю, схлынула, уступив ночной прохладе и дыханию предстоящей грозы, оставив после себя воду тёплую, как сладкий сон, и запах порыжевшей травы, колючей, как заноза в сердце.
Он довольно потянулся, наслаждаясь жизнью. Ему нравились эти края.
Здесь его называли “братец-суховей”, и это было на удивление приятно.
Здесь, далеко от родных пустынь, произрастало множество ароматных трав. Тут пахло мёдом, и речной тиной, и цветущей липой, и горечью, и свободой.
Здесь власть ведомств была не так и сильна… пока что.
Скоро это должно было измениться. Эти перемены уже пришли — с политикой, с дипломатией, с новыми храмами, с падением идолов в стольном граде... Не так много времени пройдёт, прежде чем протекция двух ведомств над этими краями установится окончательно. Или, по крайней мере, более-менее установится. И что почувствует она тогда?..
Он не хотел думать об этом сегодня.
Эта ночь была не для таких мыслей. Никакой политики с бреднями о добре и зле, никаких контрактов, никаких интриг… Всё это будет, конечно. Вернётся с рассветом, постучится в дверь уродливым гонцом с дурными вестями, и ему придётся так или иначе иметь с этим дело.
Но это будет завтра.
А сегодня он качался на иве прямо над рекой, одетый в алый кафтан и белые льняные штаны. Вода несла под ним лепестки жасмина и шиповника, венки и свечи. Гроза дрожала в воздухе, готовая обрушиться в любой момент, но будто бы не решалась испортить людям и духам праздник. Костры пылали ярко, и казалось, что огонь танцует, подражая ритму музыки и обрядовой пляски.
Энергия русальских игрищ расплёскивалась вокруг, щедрая, первобытная и пьянящая. Он наслаждался этим, но преимущественно просто не отрывал взгляда от одной из фигур.
Она была облачена в белое, алая вышивка вилась по её подолу змеёй, волосы разметались, переплетённые с нитями бусин и украшенные венком, ритуальные браслеты с изображением навий и вилий, охватывающие запястья… Она была прекрасна настолько, что дух захватывало.
Впрочем, эта душа для него всегда прекрасна, без исключений. Тело, в котором она воплотилась, не имеет никакого значения: сила и стержень этой души остаются неизменными, равно как и её природа. Она создана для магии, яркости, искусства, честности и новых открытий; она создана для полёта, риска и вызова. Но также это значит, что она из тех, кто едва ли хоть раз умрёт от естественных причин… Но об этом, последнем, он тоже не будет думать сегодня.
В этой жизни он нашёл её рано.
В этой жизни он сможет защитить её.
В этой жизни она снова — человеческая женщина, совсем юная, куда младше, чем в первую их встречу. Другая внешне, но всё та же внутри. Она полна магии, что всего лишь привычно. Кто может быть более достоин того, чтобы плясать на русальских игрищах в центре круга?
Ветви ивы качались под порывами ветра, лягушки и цикады наперебой пели свои песни, сплетая их с людскими инструментами, молнии на горизонте искрились зарницей, духи выходили из воды, чтобы танцевать вместе с людьми — но он всё не отрывал взгляда от той самой фигуры.
Вот она шагнула в круг, и её босые ноги утонули в росе; вот она впервые взмахнула, будто на пробу, широкими рукавами, как крыльями… Ей были бы к лицу крылья, он ни секунды не сомневался. Потому-то она подходила для этого танца, как мало кто другой.
И энергия этой земли тоже так считала. Сила клубилась, дрожала, охотно шла на призыв. Энергия нарастала, как приливная волна, музыка звучала всё громче, подхваченная пением духов и игрой неземных инструментов, гром грохотал, ветры носились в воздухе, а высоко в небесах прекрасная вилия расправила свои крылья. А потом она замерла, и сила хлынула сквозь её тело, дикая и первобытная…
Он прикрыл глаза, наслаждаясь. Он пережил уже множество годовых циклов, но поворот Колеса Года здесь и сейчас ощущался очень реальным, очень острым, звеняще-настоящим… Костры, и ветер, и скошенная трава, и обмелевшая тёплая река… И свобода.
И больше ничего.
Он провалился в это ощущение, как в тёплую воду, и пропустил момент…
— Братец-суховей? — её голос был тих и отрывист, но для него звучал громче всяких там идиотов с их судьбоносными трубами. Он тут же распахнул глаза, и вот же она — стоит по колено в воде, прямо перед ним, и река играет с подолом её одежд, а венок в её руках прекрасен и ярок.
Она слегка задыхалась после бешенного танца, щёки покраснели, грудь вздымалась судорожно, но глаза смотрели серьёзно и пытливо.
Глаза тоже другие, но в тот момент, когда пламя костров отражалось в них, ему вдруг показалось, что они всё те же.
Рыжие, как пески Сахары.
— О чём ты так серьёзно думаешь этой праздничной ночью, сердце моё? — спросила она.
— О песке далёких пустынь, — ответил он, что было, в принципе, точно.
Но не совсем.
Она улыбнулась странной улыбкой, от которой веяло пеплом и полынью.
— Ты скучаешь по дому, суховей, — сказала она мягко, и это не был вопрос. — Ты залетел так далеко, в чужие края. Это нормально — скучать.
Он рассмеялся.
Он мог бы сказать ей, что к него нет дома, но это было бы враньё.
Другой вопрос, что его дом не имел отношения к территории как таковой. Просто у его дома были глаза цвета заката,
