Евгения так увлеклась, что не заметила, как наступил вечер. Вернувшись в гарем, она застала там портних и ювелира, уже разложившего золотые и серебряные украшения. Драгоценности Матакруса преследовала та же грубость, аляповатость, что и в Киаре. Быть может, поинтересовалась она, у мастера есть старинные вещицы, те, что носили еще прабабки современных модниц? Он с готовностью раскрыл очередной сундучок, в котором нашлось то, что она искала: тонкие цепочки, змеящиеся браслеты, скромные кольца с дорогими камнями и серьги, не грозящие оторвать уши.
Больше всего Евгения опасалась непонимания со стороны женщин, которые должны быть одевать ее. Но швея Вайла, обшивавшая первых дам страны, неожиданно быстро поняла, чего хочет госпожа. Оказалось, ей и самой давно надоели платья-клумбы. До поздней ночи женщины, склонившись над широким столом, рисовали эскизы и рассматривали образцы тканей. Евгения чувствовала себя счастливой и немного стыдилась этого. В юности она любила шить, изучала журналы мод, придумывала себе экзотические костюмы, часами ходила по магазинам в поисках какой-нибудь мелочи, необходимой для законченного образа. В Ианте за многочисленными обязанностями ей пришлось забыть об этом, также как пришлось надолго смириться с неудобными нарядами. А в горах у нее и вовсе ничего не осталось, кроме пары юбок и кожаных штанов. И сейчас, обсуждая с Вайлой свои идеи, рисуя на бумаге изящные силуэты, она чувствовала, как в ней просыпается кокетка, которой никогда не давали показать себя.
* * *
Дух Райханы давно покинул этот дом, и все же олуди попросила у старой царицы прощения. Она не могла выйти из Шурнапала, чтобы принести дары на ее могилу, и послала туда Лелу. Стоя посреди парадного зала, Евгения еще раз подняла глаза к висевшему над аркой дверей портрету супруги царя Джаваля. Из резной рамы выступал горделивый силуэт женщины в черных шелках, с белым, серьезным и значительным лицом, презрительно смотревшим на новую владелицу дома. «Нелегкой была твоя жизнь; пусть же в царстве теней тебя встретит покой», — сказала ей Евгения и отвернулась, оглядывая залу. Велела снять тяжелые портьеры с двух рядов окон. На паркетный пол хлынули потоки света, солнечные лучи насквозь прошили залу. Тускло переливалась старая парча диванов цвета лесного мха, массивные цветочные вазы отражались в полировке столиков, и мириады пылинок плясали в зажегшемся воздухе. Евгения отошла к дальней от входа стене, соизмеряя размеры зала с имевшейся мебелью. Слуги раскрыли оконные рамы, и с улицы донеслись мужские голоса. Она выглянула в окно. У ее крыльца стоял паланкин нежно-желтого шелка, носильщики рассаживались по скамьям. Ни на царицыном, ни на царском крыльце никого не было, зато в глубине дома послышался шум, женский голос где-то вдали произнес ее имя. Раздался стремительный перестук каблуков, и в арке возникла запыхавшаяся Айнис, словно вызов висевшему над ней портрету Райханы, — полная жизни пышная красавица в развевающихся светлых одеждах.
— Эви! О, Эви! — вскричала она и полетела через залу, раскинув руки.
От радости Евгения не смогла сделать ни шагу и только припала головой к душистой груди Айнис. Они обнялись, расцеловались, поглядели друг на друга, засмеялись и заплакали, и еще раз поцеловались, и опять засмеялись и заплакали.
— Родная моя! Эви, любимая, как же я счастлива! — щебетала красавица и все не могла наглядеться на подругу, забывая вытирать слезы, что лились и лились из ее прекрасных голубых глаз. — Все это время мне не было покоя, не проходило и дня, чтобы я не горевала о тебе! Какое счастье, что ты здесь!
С трудом они успокоились. Не выпуская руки Евгении, Айнис упала на ближайший диван, приняв одну из своих безвольно-соблазнительных поз. Евгения присела рядом, еще раз поцеловала пахнущие духами волосы. Ее подруга ничуть не изменилась и в свои тридцать восемь была по-прежнему восхитительно хороша. Айнис вытерла щеки, высморкалась в крохотный платочек и радостно вздохнула.
— За это нужно выпить. Эй, кто там, девушки!
Деликатные слуги успели покинуть зал. На зов из задней двери выглянула Лела.
— Подойди. Как зовут?
— Лела, моя госпожа.
— Это твоя служанка? Хорошая. Принеси-ка нам, Лела, белого вина с кухни царя. Скажи повару, что это я велела, — он знает, какого прислать. Бегом, пока у нас не случился сердечный приступ!
— От радости не умирают, Айнис, — улыбаясь сказала Евгения.
— Ох, не знаю! Я точно чуть не умерла, когда услышала, что ты здесь. Я только вчера вернулась, и Камаким сразу сказал, что ты в Шурнапале, и с трудом уговорил меня дождаться утра. Моя дорогая, это лучшая новость за последние годы. Теперь все у нас пойдет по-другому. Мне было так страшно за тебя!
— Где ты была? Откуда вернулась?
— Откуда же, как не с Островов!
— Но я слышала, туда никого не пускают!
— Так и есть, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы получить разрешение на выезд.
— Ты видела Сериаду? — спросила Евгения с замиранием сердца.
Айнис кивнула, обмахнулась платочком.
— Видела Сериаду, и Алию, и Джед-Ара. Он, возможно, скоро приедет сюда. Они все здоровы. Я бы сказала, что они шлют тебе привет, но — увы! — они могли лишь горевать о тебе! Сколько мы переговорили с Сериадой, вспоминая тебя и строя догадки, где ты и что с тобой! Но мы не верили, никогда не верили, что ты умерла!
Она снова обняла подругу. Казавшиеся слабыми руки сжали Евгению так, что та вскрикнула. Обе не смогли удержаться от слез, хотя имена тех, кого они вспомнили в эту минуту, так и не были произнесены вслух.
Вернувшаяся Лела подкатила к дивану столик, поставила две бутылки вина, приняла в дверях у слуги блюдо с фруктами. Айнис только взглянула на нее, и девушка неслышно убежала прочь.
— Хорошая служанка, сообразительная, — заметила Айнис. — А я уж задумалась, кого из своих тебе подарить. Что-то нет у меня доверия к обслуге гарема. Все кажется, что там одни наушницы и сплетницы. Какая ты молодец, что выбралась оттуда!
Они чокнулись, выпили сразу по целому бокалу и еще раз поцеловались в губы. Откинувшись на подушки, дама внимательно осмотрела залу. Она успокоилась, и в ее голосе появились низкие грудные нотки.
— Итак, Эви, ты здесь, с царем… — голубые глаза с сочувствием обратились на Евгению. — Что же теперь?
Та пожала плечами, разливая по второму кругу вино.
— Ничего не знаю, Айнис. И не желаю знать. У меня такое чувство… Как в ту минуту, когда я покинула мир своего детства и оказалась в тумане. Мне страшно и странно, и я не хочу ни о чем думать!
— Я тоже страшно испугалась в ту минуту, когда Камаким сказал, что тебя поймали и ты в гареме… Я подумала тогда, как мог наш господин сделать такую необдуманную глупость, — ты же не станешь там жить, не станешь это терпеть, покончишь с собой, и все… Но он не бывает неправ. Вот ты и в доме царицы и скоро вернешь все, чего достойна.
Евгения с любовью смотрела на нежно-румяное лицо подруги. Айнис, встрепенувшись, обратила к ней виноватый и в то же время лукавый взгляд.
— Я должна в кое-чем тебе признаться, Эви. Ты об этом все равно узнаешь, если уже не знаешь, и лучше я скажу сама, чем эти сплетни достигнут тебя через гаремных банщиц. Действительно, никто не может теперь уехать на Острова без разрешения, подписанного министром стран или лично государем. Я получила такое разрешение… Мне это было не очень сложно, потому что господин Алекос благоволит ко мне. Я… Он… Он ко мне очень добр.
— Это нисколько меня не удивляет, — засмеялась Евгения, сжала ее пальцы. — Скорее удивило бы, если б он не поддался твоему очарованию.
Они расхохотались и снова зазвенели бокалами.
— Но я обещаю тебе, что больше не пойду ему навстречу. Когда здесь олуди, все остальные должны уступить.
— То есть, — не удержалась Евгения, — ты обещаешь мне, что больше не будешь спать с Алекосом?
— О! — воскликнула Айнис, краснея и смущаясь. — Если он захочет, как я могу сказать нет? Но по своей воле — обещаю, что никогда!
