Я провела ночь перед своим первым днем преподавания в школе, тихо мастурбируя на своей половине кровати. Так и не смогла уснуть. Перед тем как лечь, надела под халат шелковую сорочку и хлопковые трусы, так, чтобы мой муж, Форд, не доставал меня. Вечно ему хочется испортить пейзаж. Забавно, что люди считают нас прекрасной парой, основываясь лишь на внешних признаках. На свадебной церемонии брат Форда задвинул выдающуюся речь. В частности, он сказал: «Вы двое выглядите, как будто победили в генетической лотерее». В его словах явно читалось плохо прикрытая зависть. Еще он добавил, что наши лица выглядят отфотошопленными. Вместо того, чтобы закончить каким-нибудь тостом, он просто положил микрофон на стол и сел на место. У него была амблиопия, чего мы политкорректно старались не замечать.
Я находила Форда весьма привлекательным, даже излишне. Да и все считали его красавчиком. «Он слишком симпатичный, я не могу смотреть на него без ощущения, будто меня ударили между ног» — высказалась о нем одна из моих подружек по коллежскому сестринству, после сдвоенного свидания. Проблема в том, что Форд выглядит на свои годы. Он, как и большинство мужчин, за которых выходят ради денег, немолод. Да, мы не так уж сильно различаемся в возрасте, мне уже двадцать шесть. Но тридцать один — это примерно на семнадцать лет старше того, где лежит мой сексуальный интерес.
Думается, выйти замуж за Форда было неплохой идеей, хотя бы лишь из-за кольца: оно замедлило лихорадочный темп жизни, в котором какой-нибудь идиот запал бы на меня во время короткого перерыва на обед. И, конечно, кольцо было замечательным. Форд работает копом, так что с деньгами у его семьи все в порядке. Я надеялась, что достаток позволит мне стать более свободной, но вышло напротив: он лишил меня стимулов. Ну, кроме тех, что касались секса. Всего через неделю после свадьбы я ощутила, как мое либидо отчаянно рвется наружу, из покрытых лучшими обоями стен нашего элитного загородного дома. Во время обеда я сидела, крепко сжимая ноги, всерьез опасаясь, что если я хоть немного их раздвину, оно завопит пронзительным криком, заставив полопаться хрустальные бокалы. И это совсем не казалось мне слишком невероятным. Барабанный стук внутреннего желания переполнял меня изнутри, курсируя по электрическим проводам от висков к груди и бедрам. В эти моменты мне казалось, что похоть заставит мои половые губы раскрыться и заговорит голосом чревовещателя.
Все, о чем я могла думать — это о мальчиках, которых я скоро буду учить. Виноват ли в этом желании тот самый первый раз в четырнадцать лет в подвале у Эвана Келлера, который навсегда впечатал сексуальную карту в мое сознание, — не знаю. Я была немного выше Эвана, и каждый раз, когда я наклонялась, чтобы поцеловать его в губы, это давало мне ощущение того, что я полубог, а он смертный. Так как он был меньше, он был сверху, выступая в роли жокея «Тройной короны»[1], до тех пор, пока его тело не покрывалось обильным потом. Когда все кончилось, я пошла в ванную и позвала его. С выражением меланхоличного любопытства он наблюдал, как остатки моей девственной плевы закручиваются в водовороте унитаза, словно погибающее животное из некогда обильного, но вымирающего теперь вида. У меня было чувство, будто я подарила место в мире новому человеку; я ощутила себя словно заново рожденной и проживающей первый день своей жизни.
Через несколько месяцев Эван вступил в тот период, когда мальчики делают стремительный скачок в росте. Наши сексуальные отношения прекратились и мы расстались. С этого момента я стала встречаться со старшеклассниками, пока к моменту окончания школы не поняла окончательно, что мое истинное влечение застряло несколькими годами позади. В университете я бросалась к трудам классиков, в надежде унять мою сексуальную фрустрацию описаниями давно минувших кровопролитных битв. Но в первый год жизни с Фордом я занялась своим образованием, и теперь, наконец, я могу получить работу, которая может навсегда вернуть меня в восьмой класс средней школы.
Нет, последнее, чего мне хочется — это ввязать Форда в мою церемонию подготовки к предстоящим годам школьной жизни. Она стоит того, что я заплатила за нее. Этим вечером я приложила все усилия, чтобы привести себя в идеальный порядок, — как внутри, так и снаружи, словно апартаменты, выставленные на продажу и готовые к осмотру. Мои ноги, подмышки и бикини тщательно выбриты и увлажнены кремом, а лосьон издает легкий аромат клубники. Я хочу, чтобы мое тело казалось съедобным фруктом. Нельзя пахнуть как что-то на третьем десятке лет. Моя цель — крем для бриться, как свежеприготовленное прозрачное желе; румяна для моей груди, как речной песок; скраб для лица, как персиковый крем. В надежде сохранить аромат, я покрыла груди маской из крема и оставила на десять минут, пока она не затвердела, как кондитерская глазурь и не скрыла под собой мое возбуждение. После я выбрила каждый дюйм моего тела и поразилась плавучести пенной массы и соломы волос, не желавшей тонуть в раковине. Это навеяло мне воспоминания о пунше из мороженного, которое делают на танцах в средней школе.
Представляю радость, которую я скоро могу испытать! Быть может, под прикрытием веселья и легкомыслия и мне даже удастся станцевать вальс с одним-другим выпускником — мальчиком, который уверенно возьмет меня за руку и выведет в центр площадки. Он ничего не будет подозревать до тех пор, пока наши тела не соприкоснутся, и его носа достигнет пульсирующий аромат моей кожи, отделенной от него одним только тонким слоем материи. Кружась, я смогу ловко зажимать их, мои влажные губы будут в паре сантиметров от их ушей, произносить незамысловатые светские беседы. Конечно, я не подам виду, что происходит что-то необычное, хотя в этот момент в мой пах сквозь брюки, взятые напрокат, будет упираться затвердевшее мальчишеское сокровище. Мне понадобится сильный мальчик — из тех кто не побежит докладывать о каждой мелочи маме и папе, а возродит воспоминания об этом моменте только в полуночные одинокие часы взрослой жизни, в ликерном полусне после делового ужина, в командировке по Среднему Западу, позвонив жене и детям, откупорив три-четыре бутылочки бурбона, из тех, что продают в самолетах. Поставив будильник и сидя в постели выпрямившись, сжимая рукой набухающий орган, он будет сомневаться: на самом ли деле в тот вечер он видел и слышал то, о чем думает. Под электронную фонограмму поп-песни, которую он впервые услышал на своей первой работе в торговом центре, когда раскладывал рубашки и приветствовал покупательниц с детьми; тогда, под крышей школы, действительно ли он услышал предложение, прошептанное ему в ухо? Он почувствовал, вспомнил бы, как мои слова образовали предложение, которое рассеялось в горячем воздухе, прежде чем достигло его сознания. Всю жизнь часть его навсегда бы хранила в себе тот танец, заставляя его сомневаться и искать истину. Настолько алчно, что сидя той ночью в отеле, он предпочел бы отказаться от многого в обмен на чувство упорядоченности, которое я у него украла. Или хотя бы иметь кого-то, кто мог бы сказать ему, что это было на самом деле. И он всегда был бы и уверен и не уверен в реальности того момента, когда я прижалась своим пахом к его члену, так плотно, как прижаты пленкой фотографии в альбомах, и прошептала фразу: «Я хочу почувствовать этот запах, когда ты кончишь в штаны».
