Эльберг Анастасия
СЕРДЦЕ ИЗ ЧЕРНОГО БАРХАТА
Кто-то считает, что когда двое одиноких людей встречаются — как говорится, «находят друг друга» — то он становятся счастливыми. Но это неправда. Только в физике и математике минус на минус дает плюс. Человеческая сущность далека от математики, и у нас минус на минус дает еще больший минус. Два одиноких человека рождают еще одно одиночество. Красивое, печальное одиночество, похожее на статую из идеально гладкого белого мрамора. Статуя красива, но холодна. Как снаружи, так и изнутри. И, сколько бы ты ни пытался ее согреть, у тебя ничего не получится. Потому что статуя рождена для того, чтобы быть одинокой. Вот она стоит в музее, на нее глазеют посетители, восхищаются ее красотой. Холодной, высокой красотой. Той самой красотой, которой статуя никогда не поделится с другими. Вот так иногда живут и люди. Они спокойно несут свою неприкосновенную красоту через всю жизнь, даже не думая с кем-либо делиться. Одни слишком самодостаточны для того, чтобы это делать. Другие, напротив, слишком пусты для того, чтобы кому-то что-то давать. Хотя, наверное, бывают и исключения.
… Обычно я приходил в клуб вечером, часов в десять, если не в одиннадцать. В такое время тут уже было полно народу. Кто-то танцевал, кто-то сидел за столиком и пил коктейли, кто-то, устроившись возле стойки, разговаривал по душам с барменом, пока тот наливал собеседнику очередную рюмку водки (иногда за счет заведения — бармен был душа-человек), а кто-то просто бродил без дела, изучая происходящее и размышляя о том, как он тут оказался. Теперь же я непонятно почему заявился сюда в начале седьмого. Бармен, насвистывая ему одному знакомую мелодию, в сотый раз протирал стойку, которая и без того была кристально чистой. Официантки расставляли на столах ароматические лампы и подсвечники. Музыканты на сцене настраивали инструменты. А я сидел на своем обычном месте — на втором этаже клуба, в зоне для особо важных персон — и наблюдал за происходящим.
В клубе всегда можно было встретить незнакомые лица, и я каждый раз задавал себе вопрос: каким образом они тут появляются? Клуб не был известен в широких кругах. Впрочем, клуб он напоминал отдаленно. Здесь не было бьющей по ушам музыки, которая помогает забыться и не думать о проблемах. Здесь не было дергающихся в такт этой музыке подростков. Здесь никто не продавал по углам наркотики — хотя бы потому, что не было нужды скрываться и продавать. Любой посетитель мог купить все, что пожелает. Хозяева клуба предоставляли посетителям широкий выбор — от обыкновенной «травки» до опиума, кокаина и восточных наркотиков с неизвестными названиями. Здесь можно было найти любые напитки — от обыкновенной воды до абсента. А еще здесь подавали… кофе.
Кофе был отдельной историей. Он не был похож на обычный кофе, который вам подадут с утра в какой-нибудь забегаловке. И этот кофе по праву считался одной из изюминок клуба (сразу после стриптизерш разного телосложения и национальности). Кофе хозяева предлагали не каждому. Думаю, никто и представить не мог, что в ночном клубе кто-то будет подавать такой напиток. Водка, виски, мартини, на худой конец — вино… Но кофе?
Чашка кофе считалась своеобразным посвящением в члены клуба. Часа в два ночи хозяева клуба спускались в зал и переходили от гостя к гостю, интересуясь, как проходит вечер. В конце концов, они присаживались за чей-нибудь столик и после неторопливой беседы предлагали посетителю «выпить чашечку кофе». Реакция посетителей была ожидаема: они все, как один, удивленно поднимали брови, не понимая, что к чему.
Кофе подавали в небольших черных чашечках. Пах он так, что запах свел бы с ума любого, даже того, кто ненавидит кофе. Гость с опаской смотрел на чашку, поглядывая и на хозяев, после чего делал пару глотков… и через некоторое время понимал, почему напиток не предлагают каждому. Хозяева добавляли в кофе экстракт каких-то растений, рецепт которого знали только они. Было известно только то, что травы эти привозят из Индии и с Ближнего Востока. И после чашки кофе с экстрактом таинственных растений даже до смерти уставший саудовский шейх вспоминал о том, что у него есть гарем. У него есть жизнь! Нельзя тратить время на сон.
После кофе гости веселились до утра. Хозяева провожали гостей в другую половину клуба — туда, куда допускались лишь избранные. И, если в основном помещении ощущение порока было легким и почти незаметным, то в закрытом зале, большой комнате с пушистыми коврами вместо мебели и заменявшими электрический свет свечами, порок правил бал. Если бы маркиз де Сад дожил до нашего времени, тут он был бы завсегдатаем. Это было место, о котором говорят: оно не отпускает. Здесь говорили вслух те вещи, о которых не принято даже думать. Здесь делали все, что пожелают душа и тело. И здесь никогда не было скучно — каждый раз можно было стать свидетелем чего-то нового. Как известно, хорошее имеет свойство себя изживать, и рано или поздно наскучит. А у порока никогда не было, нет и не будет дна.
… Я продолжал изучать нижний этаж клуба, который постепенно наполнялся людьми. Одна порция виски была уже выпита, официантка принесла вторую, на этот раз предусмотрительно положив кубики льда в отдельную посуду (виски со льдом я не пил, потому что добавление льда считал издевательством над напитком, но вид льда в небольшой хрустальной вазе радовал мне глаз). Недавно открытая пачка сигарет лишилась четырех штук. Я размышлял о том, чем хочу заняться этим вечером, и у меня не было никаких мыслей на этот счет. С одной стороны, мне хотелось чего-то новенького (как, впрочем, и всегда — именно это желание приводило меня в клуб). С другой стороны, я не имел ни малейшего желания фантазировать. Мне вообще не хотелось делать интеллектуальных усилий, будь то выдумывание новых извращений на вечер или же что-то еще.
Мне не давал покоя мой новый роман. Точнее, роман, который я должен был начать. Голова моя была пуста — создавалось впечатление, будто я только что написал два романа подряд и слишком устал для того, чтобы начинать что-то новое. Но передышка мне не требовалась. Я сам не мог понять, что мне требуется. Я уже пару месяцев размышлял над новой книгой, но дальше размышлений работа не продвигалась. Мозг будто нарочно отказывался выдавать новые идеи.
Первый месяц мой издатель вежливо напоминал мне о том, что следует начать работать. Потом он принялся названивать мне каждый день, и уже не напоминая, а прямо говоря о моем контракте с издательством в общем — и о том, что я нахожусь «на волосок от того, чтобы потерять работу», в частности. Угрозы издателя меня смешили. Думаю, и его они смешили тоже. Он прекрасно понимал, что на следующий же день после расторжения контракта я найду другого издателя — я получал предложения почти ежедневно. За работу я не волновался, денег у меня было достаточно. Гораздо больше меня печалил сам факт того, что я не могу писать.
