Ознакомительная версия.
— Счастлива?..
— Я говорю о вашем браке…
— О браке? — Елена тихонько свистнула. — Впрочем, иногда это недурная вещь, в особенности на первых порах. Потом часто бывает тоже мило, но без господина супруга. В целом же не могу рекомендовать.
Испуганный взгляд Ренаты остановился на висевшем над софой портрете красивого мужчины. Это был доктор Брозам. Его лоб и волосы напоминали Анзель-ма Вандерера; по крайней мере, так ей показалось.
— Самое главное, — продолжала Елена, комически нахмурив брови, — иметь две спальни. Для вас это, конечно, само собой разумеется. А вот быть женой доктора… Мужчина, который перестает стесняться, это нечто ужасное.
Рената покраснела и рассмеялась. В глубине души она была очень шокирована.
— Скажите мне, — снова начала она, — выходя замуж, вы знали прошлое вашего жениха?
Елена Брозам бросила на Ренату беглый пытливый взгляд и засмеялась искусственным, деревянным смехом.
— Об этом не следует допытываться. Мужчины не отличаются чистотой биографии.
И, чтобы показать свое равнодушие к этому вопросу, она повела глазами как клоун, наклеила на нос кусочек папиросной бумаги, лукаво покосилась на зеркало и рассмеялась. В эту минуту вбежала девочка и бросилась к матери с бурными объятиями. Ренате она подала руку, как старой приятельнице, и с важностью рассказала, что встретилась с господином Гудштике-ром, который хотел прийти к ним сегодня.
— Это тот самый знаменитый Стефан Гудшти-кер? — спросила Рената.
— Тот самый.
— Мне очень хотелось бы с ним познакомиться.
— Пожалуйста. Он подарил Марианне детскую книжку и сделал на ней дарственную надпись.
На книжке, которую показала Марианна, было написано: «Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты, поймет всю глубину страданий, пережитых в цепях земли».
Раздался короткий, энергичный звонок.
— Так может звонить только знаменитый человек, — объявила Елена Брозам и выслала девочку из комнаты. У Ренаты застучало сердце.
Дверь распахнулась, и вошел Стефан Гудштикер. Он провел рукой по густым, волнистым волосам, стряхнул пылинку с рукава и подошел к хозяйке. Это был мужчина лет сорока. Если о ком-нибудь можно было сказать, что он сияет важностью, так это именно о нем.
Черные волосы, элегантная черная бородка, изящный рот, красивые глаза — все в нем было пропитано важностью. Он редко улыбался, и улыбка его была какая-то официальная.
— Стефан Гудштикер, фрейлейн Рената Фукс, — церемонно представила их Елена Брозам. При этом имени в манерах Гудштикера тотчас появилось нечто почтительное, и вместе с тем он принял такой вид, будто не совсем одобряет свадьбу, о которой все так много говорят, но и не может осуждать ее.
— Над чем вы теперь работаете? — спросила фрау Елена. — Какую основу хотите вы разрушить?
Гудштикер с усталым видом склонил голову набок.
— Тема моего нового романа — судьба женщины. Рената подалась вперед, собираясь внимательно слушать.
— По моему мнению, женщины находятся в достаточно серьезной опасности. Одаренные женщины гибнут, бездарные падают. Отовсюду слышатся вопли о спасении от социальной или личной беды. Одни хотят стать мужчинами, отказываясь от своих прерогатив. Вы мне позволите закурить папироску? Другие презирают мужчин, третьи предъявляют к мужчинам сверхчеловеческие требования. Тем не менее моя книга станет беспощадным приговором мужчинам.
— Как она будет называться? — спросила Рената.
— «Конец Вероники». Название не слишком броское. Но, смею думать, эта книга обратит на себя внимание.
Гудштикер сдвинул брови и о чем-то задумался, теребя усы.
— Скажите мне только одно, — начала Рената, умоляющим жестом протягивая к нему руки, — неужели необходимо, чтобы некоторые женщины гибли ради того, чтобы остальные могли жить… прилично?
На этом слове она запнулась, и щеки ее запылали. Елена неодобрительно покачала головой, играя искусственной розой. Гудштикер посмотрел на свои колени, потом взглянул на одну собеседницу, затем на другую. Медленно выпустив тонкое кольцо дыма, он заговорил:
— Лет тринадцать или четырнадцать тому назад я знал у себя на родине, во Франконии, одного замечательного молодого человека. Звали его Агафон Гейер. Это был один из тех людей, которые мечтают исправить мир. Я пробовал сделать его прообразом драматического персонажа вроде Фауста. Но мне это не удалось. Мое призвание — роман. Так вот этот Агафон Гейер хотел, между прочим, реформировать и те отношения, которые вас интересуют. Чтобы показать пример, он женился на падшей женщине; но дело не пошло на лад. Жизнь всегда сильнее какого бы то ни было пророка. Я думаю, что всякие индивидуальные попытки изменить жизнь тщетны. Единственное, что остается, — это принимать жизнь и, если умеешь, отражать ее в своих произведениях.
Гудштикер замолчал. Было непонятно, что хотел он сказать своим рассказом, и ему самому он показался лишним.
— Я думаю, что душевное спокойствие можно обрести только тогда, когда ясно видишь скрытые пружины нелепой жизненной комедии, — сказала Рената. — А чем жить слепой и глухой, в постоянном страхе, как бы не упасть в темную пропасть, — лучше не жить. Мне кажется, что тот, кто не соприкасается близко с отвратительными сторонами жизни, не может в полной мере познать прекрасное. Разве я не права?
Она взглянула на Елену, потом на Гудштикера и опустила глаза, робко улыбаясь. Гудштикер внимательно посмотрел на нее. Елене показались странными слова приятельницы. Не зная, что сказать, она пожала руку Ренаты с напускным добродушием.
— Не знаю, у меня здоровая натура, — сказал Гуд-штикер, — может быть, потому, что я сын крестьянина. Эти искания в области нравственности есть несомненный признак вырождения.
Смущенная и угнетенная Рената поднялась, попрощалась с Еленой, горячо и серьезно пожала руку Гуд-штикеру и ушла. Когда дверь за ней закрылась, Гуд-штикер подошел к Елене и поцеловал ее в губы. Лицо Елены осталось неподвижно.
— Она кокетничала со мной, — серьезно сказал Гудштикер.
Рената решила идти пешком, хотя времени в ее распоряжении оставалось немного. Сегодня герцог устраивал званый ужин, на котором Рената должна была познакомиться с матерью и родственниками жениха. Туалет для парадного вечера требовал два часа. Она приказала кучеру ехать домой, а сама, побуждаемая каким-то непобедимым чувством противоречия, пошла совсем в другую сторону, к картинной галерее.
В третьем зале бродил Вандерер. Она не стала делать вид, что удивлена, а спокойно поздоровалась с ним.
Ознакомительная версия.
