Спун ничего не ответил. Обычно он отделывался ничего не значащей, расхожей и легкой фразой: «Конечно, а как же иначе?» Она вылетала у нас просто автоматически. Но теперь эти слова обрели вязкость и плотность и уже не могли с прежней легкостью слететь с его губ. Глядя в пол, я вынула из уха сережку и бросила в стакан с джином, который держала в руке. Спун с недоумением уставился на стакан. Тогда я поднесла стакан его прямо к его зубам, похожим на белые клавиши. Стакан мелодично звякнул.
— Cheers! Твое здоровье!
Я силой разжала его зубы и влила ему в рот прозрачный крепкий напиток. Джин, верно, обжег Спуну горло и проскользнул в желудок.
— Пусть этот бриллиант вечно живет в твоем теле!
Отныне я буду носить сережку только в левом ухе.
— Знаешь, я понял. Ты для меня — как одеяло для Лайнуса.
Лайнус… Персонаж американских мультиков. У него есть дружок — Снупи, у Снупи комплексы — он слишком любит мамочку. Лайнус вечно таскает с собой старое свалявшееся одеяло, иногда даже засовывает его в рот — без него просто заснуть не может.
Спун не просил прощения. Ход его мыслей был примерно таков: «Я понял, ты мне нужна. Какой же я молодец! Тебе здорово повезло, бэби!»
У меня не было никакого желания спорить с этим счастливым болваном. Поскольку все это соответствовало действительности.
Спун лежит подо мной. Мы беседуем. Сотни раз мы трахались, общаясь при помощи тел, но теперь общаемся с помощью слов — в первый раз в нашей жизни. Я говорю ему, как мне скверно, когда его нет дома. Так скверно, что я шалею от счастья, входя в туалет и натыкаясь на следы его испражнений. Как-то раз я даже вытряхнула мусорное ведро, чтобы выставить на столе батарею пустых бутылок из-под его любимого пива «Michelob».
— Спун, мне ужасно хочется съесть твой пенис, вылущить его, словно банан, — той серебряной ложкой, что ты носишь с собой… Спун… — Меня переполняет желание, как самку во время течки.
Спун заглядывает мне в лицо и прищелкивает языком.
— Черт! Очень хочется доставить тебе удовольствие, бэби. Ну, взгляни на свою кожу… Смотри, какая она послушная и упругая. Надавил пальцем — получится ямочка. Убрал палец — ямочки как не бывало.
Он не бьет меня, а целует, ибо знает, что это более действенно. Он так хорошо изучил меня, что умеет превратить боль от укуса в изысканное наслаждение.
— Знаешь, я просто таю. Как масло на тосте… Спун…
В детстве Спуну ужасно хотелось кошку. Но вся его семья терпеть не могла кошек, слушать его не желала. А он думал о кошках даже в школе, во время уроков. «Мамочка! Ведь кошки такие пушистые, такие мягкие, такие милые!» — уговаривал он. А мать отвечала: «Да ведь женщины — они что кошки, вот пройдет годиков пять, и ты заведешь себе девушку…» Однажды он поехал в гости к приятелю, и на обратном пути подобрал хромую бездомную кошку, которую хозяева выбросили на улицу. Вне себя от счастья, он привязал кошку к багажнику велосипеда и привез домой. У братьев и сестер тотчас же началась аллергия на кошачью шерсть, они безостановочно чихали и поносили Спуна на чем свет стоит. В итоге он притащил кошку к себе в кровать и стал украдкой прикармливать ее. У кошки из глаз постоянно сочилась какая-то гадость, они были мокрые, словно заплаканные, словом, кошка болела. В семье Спуна не было денег на кошку, так что он кормил ее тем, что не доедал сам. Всеми ненавидимая кошка была робкой, пугливой, и на мордочке у нее было написано одиночество. Но Спуна она любила, и Спун ее тоже любил. И вот однажды, проснувшись, Спун обнаружил под собой мертвую кошку. На простыне желтело пятно: кошку вырвало перед смертью. Спун возненавидел кошку, которая умерла, не издав ни звука, по своему желанию. Он положил ее в полиэтиленовый мешок и выбросил трупик в каком-то глухом закоулке Гарлема. При этом он вспомнил слова матери. Женщины — они что кошки. Это он усвоил с детства.
Тело мое истекает соком. Спун, раствори в нем побольше сахара! Если твой пенис — сосулька, то мой жар растопит ее, и она обратится в воду.
— Раздави меня, как ту кошку!
Если я умру, как та несчастная кошка, то навечно останусь жить в твоем сердце. Я буду мстить всю жизнь! Твоя мама была права, Спун! Женщины — они ведь что кошки…
Мне вдруг почудился запах устриц. Кожа Спуна сделалась как обжигающий деготь, и начала облеплять мое тело. В комнате абсолютная тьма. Ни единого проблеска света. Нет и музыки. Есть только запах. Нюх у меня стал, как у полицейской собаки. Я всегда учую запах этого человека — как бы далеко он ни находился.
Спун приподнялся на локтях и посмотрел на меня. Открыв глаза, он изучал меня, словно добычу. Скрипнул зубами. Хотя, по правде сказать, скрежетать зубами было впору мне.
— Я сейчас лопну от злости!
— Почему?
— Я в таком состоянии… с ума схожу, а тебе хоть бы хны! Ты всегда сверху!
— В каком таком состоянии?
— Я сейчас потеряю сознание и умру!
— Открой глаза!
Спун вцепился в мой подбородок, чтобы я не потеряла сознание. Ну прошу тебя, Спун… если я потеряю сознание, мне станет легче.
— Смотри на меня, до последней минуты! Смотри, как я лежу на тебе сверху!
Слезы полились у меня из глаз. Я прозрела истину. Боль и наслаждение — это одно и то же. Любовь к Спуну ранит мое сердце. Может быть, подождать, пока боль от раны сменится удовольствием? Может быть, я дождусь той минуты, когда смогу со смирением принять сладкую боль страдания?…
— Смотри на меня!
Я посмотрела. Не убежать. Я — в его зрачках. Все равно, что будет завтра. Имеет значение только то, что происходит сейчас, на простынях, на этой постели.
Скорее всего, он знает это. И даже если нам скажут, что настал Конец Света, мы свернемся клубочком в постели, как черви, и нагло скажем: «Who cares?»[6]
В темноте я не смогла найти пепельницу. А потому стала стряхивать пепел в бокал для шампанского, завалявшийся под кроватью. И тут вдруг подумала, что мы со Спуном еще ни разу не пили вместе шампанское. Нам казалось, что это нормально — осквернять пеплом сверкающие бокалы. Правда, на дорогое шампанское денег все равно не было. У таких-то лентяев…
Вдыхая табачный дым, я подумала, что тело Спуна изучило меня насквозь, он лучше любого врача заполнит историю моей болезни.
— Когда я смотрю на тебя, мое сердце трепещет, как рыбка, и ноги становятся словно ватные. Я боюсь, что ты догадаешься, как я тебя люблю…
— А мне кажется, что мне выпало «три звезды» в игровом автомате. Когда мне выпадает такое, у меня внутри звенят колокольчики. Вот как сейчас.
Когда из автомата сыплются двадцатипятицентовые монетки, никогда не удается удержать их в ладонях, монетки падают на пол. Нервничая и удивляясь везенью, ты спешишь подобрать их с пола — и возвращаешься уже с пачкой долларовых купюр, вне себя от радости. Наверное, именно это он и имел в виду. Я вдруг ободрилась. Впервые в жизни я чувствовала себя победителем. «Я выиграла!» — подумала я. Во мне вскипели пузырьки: мне все по плечу! Теперь я не буду капризничать, отказываясь идти на занятия в ненастный понедельник.
