— Ты жадная? Неужели нельзя было поделиться?
— Я не жадная! Нельзя. По законам нашей страны…
— Это какой же?
— Багряного Края.
— Не такой уж это север.
— Севернее, чем Цветущие острова, не находишь?
Только я хотел ответить, как в замке заскрежетал ключ, дверь открылась, и вошла Машка. Малинка, совершенно меня не стеснявшаяся (что вполне нормально, учитывая произошедшее между нами. Ненавижу ханжей, глупо хихикающих и кутающихся во что попало, после того как мужик поимеет их, куда захочет), спешно прикрылась простыней, но горбунья, судя по ее ухмылочке, прекрасно разглядела следы моих поцелуев на груди и шее девчонки. Смотрелись они там — заглядение… И впрямь цвели розами.
— Вот вам одежда, — положила в изножии кровати мои штаны и рубашку для пленницы. — Я и обед принесла. Чай, проголодались? — взглянула на меня с ехидцей.
— Спасибо, Машуля, — улыбнулся я.
— Спасибо, — буркнула Малинка. Видно, горбунья ей по-прежнему не нравилась. Наверное, не легко, родившись белой костью, пусть и наполовину, оказаться ниже калеки, прислуживающей в веселом доме.
— Тебе меня благодарить не за что, — Машка вышла за оставленным в коридоре подносом с едой, поставила его на столик, к счастью, не пострадавший от утреннего пинка разозленной девчонки.
— Флокса обещала вино к обеду, — напомнил я.
— Вино-о-о? — протянула горбунья. — Ты, по-моему, и так трезвым не выглядишь. Быстро у тебя получилось, не ожидала. Ни от тебя, ни от нее, — с издевкой взглянула на Малинку, та съежилась.
— Машуля, пожалуйста, не говори сестре. Мне ведь отсидеться нужно. И потом, тут еще работы — непочатый край, — многозначительно посмотрел на пунцовую девчонку. Это ж надо, как разрумянилась! Скорее от злости на Машку, чем от стыда, насколько я сумел узнать сладенькую.
— Флоксе я ничего не скажу, но она и сама не дура. Думаешь, сестра позволит вам устроить тут любовное гнездышко с кормежкой и удобствами?..
Горбунья хотела еще что-то добавить, как вдруг Малинка закрыла лицо руками и разревелась. Громко, с рыданиями и всхлипываниями. Сбросила мою руку, когда я попытался ее утешить, отодвинулась и судорожно принялась натягивать простыню себе на голову. Играет она или нет, при посторонних успокоить ее не получится.
Я надел штаны и отвел Машулю в уголок, подальше от кровати.
— Машенька, ну что ты на девчонку вызверилась? — проговорил вполголоса. — Она и вправду не из наших, белая кость. Представляешь, каково ей?
— Почему-то никто и никогда не хочет представить, каково мне! — сказала горбунья нарочито громко, сверкнув на меня глазами не хуже Малинки, потом перешла на шепот. — Берегись, Перчик, эта красотка до добра не доведет.
— Она не первая моя женщина, к тому же нездешняя. И потом, это не я ее выкрал и продал в веселый дом. Чего мне беречься? Она сладенькая, приручу, будет барыши Флоксе приносить. Вот если не получится, тогда и поговорим, как выкручиваться. — Машка все больше мрачнела. Неужели и правда ревнует? — Машуля, милая, не обижайся, — присел перед ней на корточки и заглянул снизу вверх в лицо. — Мне и представлять не нужно, каково тебе, я это знаю. Если б мог доставить тебе хоть капельку радости, то давно сделал бы. Но я тебе не пара. Я вообще никому не пара. Вернее, пара любой на одну ночь. А тебе такой не нужен, поверь.
— А ей нужен? — женщина кивнула на постель, где, полность укутавшись в простыню, медведицей ревела Малинка.
— И ей не нужен. Просто…
— Просто я заметила, Перчик, как ты на нее смотришь.
— И как же?
— Как на чару небесную или, на худой конец, на королевскую дочь. Видать, забыл, что чары соблазняются смертными ненадолго, а королевнам не нужны бродяги! Она тебя разжует и выплюнет. Хорошо, если жив останешься. Уходил бы прямо сейчас. Переоденься в женское платье, чтоб не узнал никто, и ступай в порт. Наверняка найдешь корабль, который уходит сегодня.
— Угу, и буду потом все плаванье команду ублажать заместо бабы, — фыркнул я, хотя предложение горбуньи взял на заметку.
— Если постараешься понравиться капитану, он тебя матросне не отдаст, при себе оставит, — хмыкнула Машка.
Жизнь в веселом доме на ком угодно скажется. Шутит она иной раз совершенно в духе той самой матросни.
— Машуля, я ценю твою заботу, а еще пуще — доброту. Но пока останусь здесь, с Малинкой.
Сестрица Флоксы, конечно, не глупа и наблюдательна, но в любовных делах мало что смыслит, своего-то опыта нет. Вот и со мной ошиблась. Если и смотрю я на сладенькую как-то по особенному, то только из-за белой кости. Кому из серокостных не охота родовитую поиметь, к тому ж такую лапочку? Да и ягодкина просьба душу жжет…
— Дело твое, — плечи горбуньи опустились еще ниже. — Если понадобится помощь здесь, в "Норке", сделаю, что смогу.
— Спасибо, Машуля, — я погладил ее по зарумянившейся щеке и выпрямился. — Мне всегда было жаль, что я не могу тебя расколдовать.
— Иди, утешай свою чару, — женщина раздраженно махнула рукой и направилась к двери. — До тебя, почитай, каждый день ревела, постель слезами мочила, и при тебе ревет…
Стоило мне прикоснуться к сотрясающейся под простыней от рыданий Малинке, как все стихло, а наружу показался веснущатый нос и совершенно не заплаканный ясный глаз.
— Ушла твоя подруга? — Я кивнул. — Хвала небесам! Я чуть голос не сорвала.
— Зачем же было так реветь?
— Для достоверности. Ты ж сам сказал: разыграть целочку.
— Ты также страшно рыдала, после того, как рассталась с девством? Что-то не верится. И, кстати, ты, выходит, мужняя жена? — белокостные, говорят, шибко берегут дочерей до свадьбы. Порченую девицу никто из ихнего сословия взять не захочет, даже с хорошим приданым.
— Нет, не жена. Я не чистокровная, и никто равный по положению меня замуж не возьмет, вот отец и не следил. А с девственностью довелось расстаться очень даже весело, но то я, а то обычная целочка, — Малинка сбросила простыню, и, улыбаясь, повела плечами так, что грудки соблазнительно заколыхались.
— Постой-постой, мы еще разговор не закончили, — я сглотнул, преодолевая вспыхнувшее желание. На правой груди поцелуйных "роз" определенно было меньше, чем на левой, и мне очень захотелось немедленно это исправить. — Ты остановилась на том, что после смерти отца и брата встала поперек дороги тетушке и ее сыну.
