– Я чувствую только безысходность, когда думаю о будущем. Лэй, милая, не могу даже представить, что буду счастлив с кем-то другим! Я готов провести свою жизнь в горе и нищете, но только рядом с ним! Мне кажется, я безумен, но я не хочу излечиваться от этого безумия.
– Безумие – не твоя любовь, а то, что ты делаешь с собой. Алэ, я не верю, что ты способен махнуть рукой на свою жизнь, отказаться от величайшего дара, которым награждает нас бог. – Лэйтис погладила его по щеке, взгляд ее был серьезен, глаза настойчиво всматривались в глаза Альвы, пытаясь найти в них подтверждение своей вере. – Я никогда не считала тебя трусом. Найди в себе смелость жить дальше – и жить достойно! Твоя скорбь и печаль безмерны, но успокоить их может только время, а не пагубные пристрастия. Смерть в канаве Нижнего города – не самая почетная участь для кавалера из высокого рода.
– Мне все равно, – упрямо сказал Альва, отводя глаза.
Он соврал: на самом деле ее слова будили в нем затаенный стыд. В устах любого другого такая патетика звучала бы смешно и глупо, но Лэйтис никогда не говорила ничего, во что бы не верила сама, он уважал ее за это, даже преклонялся перед ней. Командир Белой крепости леди-полковник Лизандер редко произносила слова «честь», «достоинство», «доблесть», но понятия эти были неразрывно слиты с ее жизнью. Когда он только начинал свою придворную жизнь, полную услад и развлечений, она водила людей в смертельный бой и сама не раз стояла на краю гибели. Альва не мог противиться влиянию той, которая разжигала отчаянную храбрость в сердцах воинов и воодушевляла их в битве.
– Даже если твое сердце занято, это не мешает получать удовольствие от жизни. Пусть твоя любовь тебя окрыляет, а не пригибает к земле. Завтра ты вернешься к своим обязанностям во дворце и будешь снова сочинять стихи, я уже соскучилась по твоим стихам, Алэ, – сказала Лэйтис мягко и в то же время непреклонно, так что невозможно было спорить. – И бросишь ходить в Нижний город. И будешь участвовать в празднествах, и перестанешь смотреть с кислой миной на дам и кавалеров Трианесса только потому, что они непохожи на твоего возлюбленного. А сейчас одевайся, мы едем на конную прогулку в дворцовый парк.
– Боже всемогущий, что, прямо сейчас? – простонал он.
– Офицер, как вы разговариваете со старшим по званию? – Она состроила такую суровую гримасу, что он не удержался от улыбки и шутливо отсалютовал:
– Слушаюсь, леди-полковник Лизандер!
Погруженный в задумчивость, Альва медленно ехал верхом по узким улочкам столичного предместья в сторону главной площади, мимо зеленых виноградников, оливковых рощ и цветущих садов. В воздухе пополам с ароматом цветов была разлита какая-то сладкая нега, летний день, клонившийся к закату, дышал сонным, разморенным покоем. С расстилающегося вдалеке моря иногда налетал ветерок, прохладными поцелуями лаская разгоряченную кожу. Альва чувствовал, как его убаюкивает мирная тишина предместья. Мысли текли лениво, цепляясь одна за другую, и даже печаль была по-летнему светлой и сладкой.
Возвращаясь из загородного поместья одного из королевских чиновников, куда его отправили с поручением из дворца, Альва думал о себе и своей несчастной любви. Лэй вовремя вытащила его из пучины любовной тоски. Он еще дешево отделался: потерял всего лишь два месяца жизни, которые почти совершенно изгладились из его памяти – как корова языком слизнула, если забыть, что ты поэт и трианесский дворянин, и выражаться по-простонародному. Альва и не хотел бы в подробностях помнить, до какого скотского состояния умудрился себя довести и что вытворял в таком состоянии. Даже обрывков воспоминаний хватало, чтобы вызвать содрогание и стыд. Взять хотя бы историю с притоном. Какие-то голодранцы разыгрывали в карты право первым с ним лечь – с ним, кавалером Альвой Ахайре, которого тщетно добивались многие богатые и знатные дворяне! – пока он сам, полураздетый и пьяный, с тупым равнодушием за этим наблюдал.
Альва от души надеялся, что данный эпизод со временем забудется. Все-таки Творец был милосерднее к людям, чем к Древним – он наградил их неверной, изменчивой памятью, из которой легко пропадают неприятные подробности. Для Древних же их кристально чистая и ясная память могла стать настоящим проклятием.
Он тяжело вздохнул, подумав о своем эльфе. Мысли о нем по-прежнему вызывали боль, но он уже научился жить с этой болью, привык к ней, как к неизлечимой болезни, смирился с ней… почти. Он решил, что подождет год, и если тоска будет все так же надрывать ему сердце, отправится в Великий лес и будет там искать встречи с Итильдином. Даже если за нее придется заплатить жизнью.
Подъехав к своему дому, который находился в двух кварталах от главной площади Трианесса, Альва с удивлением увидел толпу зевак, сгрудившихся перед воротами. Они шумели и толкались, пытаясь заглянуть через решетку ограды. При появлении кавалера они расступились, перешептываясь и бросая на него странные взгляды. Альва не понимал, в чем дело. «Не иначе, ко мне приехала наследная принцесса, чтобы броситься в мои объятия. Или гонец с известием, что меня назначили начальником королевской гвардии», – подумал он, криво улыбаясь. Обе эти возможности были одинаково невероятны и одинаково для него нежеланны.
В доме его встретил дворецкий, который бросил на него такой же странный, диковатый и растерянный взгляд.
– К вам гость, благородный кавалер, – произнес он, запинаясь. – Я имел смелость проводить его в ваш кабинет.
Альва снова удивился: он еще никогда не был свидетелем того, чтобы его строгий и корректный мажордом потерял свою выдержку и невозмутимость. Интересно, что же это за гость такой, подумал он, поднимаясь по лестнице. Его дворецкий не терялся даже в присутствии короля, который не раз навещал Альву у него дома.
Свет заходящего солнца лежал квадратами на полу в кабинете. Окна выходили на запад, и плотные шторы были отдернуты. Гость стоял у стола, опираясь на него одной рукой, прямой и неподвижный, его напряженная поза говорила о том, что он только что встал с кресла, услышав шаги хозяина.
Это был Итильдин.
Альва не подумал, что сошел с ума. Нет, он знал, что глаза его не обманывают, эльф был реален, он видел его так же ясно, как летний вечер за окном, как книжные полки за его спиной, как стол, заваленный свитками и раскрытыми как попало книгами. Итильдин был здесь, в его кабинете, одетый в запыленную от долгой дороги одежду, волосы заплетены по-походному в косы… Он был здесь, но это не укладывалось у Альвы в голове. Он просто стоял и смотрел на него – и не мог насмотреться.
Лицо эльфа было, как всегда, бесстрастным. Он помедлил несколько секунд, будто в нерешительности, подошел к Альве и опустился перед ним на одно колено, склонив голову.
